— Что-то в ноге засело, Саш. А ты?

— Пятку мне отстрелили, суки. Больно-то как! — он сморщился.

— А, ты как Ахиллес, ранен в пятку.

— Да пошёл ты! Не смешно!

— Да, я и не смеюсь. Не до смеха. На глазах столько народа потеряли.

— Да-а… — он вздохнул — Роты фактически больше нет. Большая часть, конечно, в строй вернётся, но не сегодня. А хорошо мы им дали! Четырнадцать танков подбили! И немцев положили немеренно! Три атаки отбили одной ротой. И отошли только по приказу. Как ты считаешь, неплохо для первого боя?

— Нормально. Лучше не получилось. Кадет танк сжёг.

— Молодец. А остальные? Я видел на твоём участке четыре машины подбитые.

— Не знаю. Там же все лупили, кто мог. Кадета танк подбили из орудия пушкари, а он их разметал и продолжил долбить. Кадет подполз под огнём и закидал танк этими ампулами. Из расчёта орудия только оглушенный старшина цел остался. Он потом ещё один танк подбил. А я из него, из подбитого — ещё один. И этот сжёг, чтобы не отремонтировали. Больше не знаю.

— Ты опять танк подбил?

— Не надо было?

— Надо. Просто, ловко у тебя это получается. Я вот уже в двух боях был — ни одного, а у тебя — два.

— Что там ловкого? Вон, Кадет свой первый танк сжёг сегодня. А твоё дело — не за танками гоняться, а боем руководить. Кто на роте сейчас? Мы-то оба здесь.

— Комвзвода-раз.

— Живой, значит.

— А взводный-три — погиб. Отвел нас комбат в тыл. Это ведь тыл? Не стреляют вроде. Зализываться отвёл. А назвал — в резерв.

— Третья рота была в резерве.

— Уже в бою.

Тут откинулся полог палатки, нас позвали внутрь. Степанов пропустил меня вперёд:

— С тобой должны быстрее управиться.

Я зашел. Она, Снегурочка.

— Раздевайтесь.

— Полностью?

— Старшина, я очень устала, давайте оставим шутки на следующий раз. Мне нужна ваша нога и грудь. Если предпочитаете, мы одежду разрежем.

— Не надо.

Я быстро скинул куртку, рубаху-гимнастёрку, снял и брезентовые и х/б штаны. Лег на стол, под свет.

— В этот раз я бы не отказался от обезболивающих.

— Может тебе ещё и сиську дать? Нет больше обезболивающих. Для самых тяжёлых оставили.

— Я так и знал. Ещё прошлый раз говорил.

— Я помню, помолчи. Чем это так? Рана глубокая, но кровь почти не течёт. Мина?

— Врят ли. Я в танке сидел, вернее уже пытался вылезти, но застрял. Вот и схлопотал. Но, не снаружи, а из танка. По танку в это время немцы стреляли. Может — осколок брони?

— Может. А что ты в танке делал? Ты танкист?

— Немцы бросили его, а пушка — исправна. Вот я на время и арендовал его. Ух, Ё!

— Терпи!

— Терплю, Ё!

— Удачно хоть арендовал?

— Ага. Вот, сувенир в ноге остался. Не могу больше! Может, ну его! Пусть там сидит? Зашей, да пойду я.

— А воспалиться?

— Антибиотика уколешь.

— Где ж его взять-то? У нас наркоз кончился, а ты — пенициллин! Ладно, глубоко больно сидит. Марина, зашивай! Так, а здесь что?

Мне уже «расшнуровали» повязку с груди.

— Плохо, старшина. Рана не подживает, швы расходятся, кровит. Кожа вокруг уже покраснела. Воспаление уже началось. Загноиться — помрёшь.

— Когда?

— Через неделю.

— Уф-фу! Это когда ещё будет! Ух, ёшкин кот! Неделя — это как в следующей жизни. Доживём ли до завтра? Глянь лучше, я спиной сегодня пулю словил, что там?

— Гематома и всё. В этот раз повезло. Марина, ты всё? Одевайтесь, больной Медведь. С такой мелочью могли бы и сами справиться.

— Снегурочка, я что, Рембо, сам себя зашивать?

— Кто такой Рембо?

— Тип один. Сам себе рану на руке зашил обычной иглой.

— Обычное дело. Лучше, чем кровью истечь.

В это время в палатку запрыгнул на одной ноге Степанов.

— Так, Степанов, опять? Вот, вечно ты! Марина, снимай повязку. Плохи дела, Саша. Пятки практически нет, кость раздроблена. Придётся ампутировать.

— Солнце моё, ты с ума сошла? Зашивай живее, да я обратно пошёл.