Джантифф равнодушно выслушал громогласное объявление, переданное второй и даже третий раз. На мгновение, когда замерло эхо последних слов, на аллеях и площадках Дисджерферакта воцарилась неестественная тишина — после чего шум и сутолока возобновились с прежним неизбывным напором.

Джантифф привстал на колени в темной грязной щели, посмотрел направо, налево, не заметил ничего подозрительного, выскользнул наружу и смешался с пестрым потоком жаждущих развлечений. У ближайшего киоска, предлагавшего напитки и закуски, он обменял талон на горсть обжаренных в масле водорослей. Прислонившись к стене, он не спеша поглотил хрустящие, хотя и достаточно безвкусные волокна, после чего, так как ему все равно было совершенно нечего делать, направился по аллее на восток к Коммунальной площади, в просторечии именуемой «Полем голосов». Курсар прибывал с Шептунами на гидродиске, но, скорее всего, не собирался возвращаться в Аластроцентрал до отлета Шептунов на Нуменес — таким образом, у Джантиффа было достаточно времени для того, чтобы выслушать выступление Шептунов и, если представится такая возможность, понаблюдать за ними.

Длинноногий Джантифф скоро добрался до окраины Дисджерферакта, обогнул заболоченную приморскую пустошь и перешел по мосту через Вязкую топь на Коммунальную площадь — открытое овальное пространство больше полутора километров в длину и чуть меньше в ширину. На всем этом пространстве торчали установленные через равные промежутки высокие пронумерованные столбы с четырьмя рупорами на каждом — номера помогали аррабинам, договорившимся о встрече, находить друг друга. На восточном конце площади возвышалась гигантская опора, поддерживавшая круглую площадку под стеклянным зонтом — Пьедестал, прозванный аррабинами «вышкой-мартышкой». За Пьедесталом начиналось покрытое опалинами урочище космодрома.

Когда Джантифф спускался с моста через Вязкую топь, тысячи аррабинов уже стекались по площади к Пьедесталу, образуя плотное волнующееся полукольцо. Раздосадованный Джантифф не сумел приблизиться к «вышке-мартышке» менее, чем на сто метров — с такого расстояния вряд ли можно было различить повадки и выражения лиц Шептунов невооруженным глазом.

Двон поднимался к зениту — Унцибальская магистраль извергала толпы за толпами, сбивавшиеся в непроходимую массу, набухавшую и расползавшуюся по Коммунальной площади. Скоро для новоприбывших уже не оставалось места. Желающие попасть на площадь не могли сойти со скользящего полотна и вынуждены были возвращаться восвояси, проезжая до следующего перехода. Площадь заполнилась до отказа — люди упирались друг в друга локтями, дышали друг другу в затылок. Морской ветерок уносил в город поднимавшиеся над толпой испарения. Джантифф понял, наконец, откуда происходил замешанный на влажно-йодистом морском ветре приторно-кисловатый запашок с налетом сероводорода, встретивший его на космодроме по прибытии в Аррабус. Вопреки наставлениям авторов туристских справочников, первое впечатление — легкого отвращения оказалось верным.

Джантифф пытался подсчитать в уме число окружающих людей, но скоро запутался — в любом случае на площади собралось несколько миллионов аррабинов… На Джантиффа накатила душная волна боязни замкнутого пространства — его обступили непроходимой стеной, он не мог двинуться с места! Что, если все эти миллионы прижавшихся друг к другу тел внезапно поддадутся панике, и начнется давка? В высшей степени неприятная мысль! Джантифф представил себе море барахтающихся фигур, волнами переливающихся через наносы уже почти неподвижных тел — вздымающееся и опадающее месиво появляющихся и судорожно пропадающих рук, лиц, ног… По толпе прокатился невнятный ропот: над водой показался гидродиск, прибывавший из Уонисса. Аппарат сделал вираж над космодромом и уверенно опустился точно на участок за Пьедесталом. Открылся овальный люк, по трапу спустился стюард, а за ним — четыре Шептуна, трое мужчин и женщина в церемониальных мантиях. Игнорируя толпу, они исчезли в подземном переходе. Прошла пара минут. Все стоявшие на Коммунальной площади подняли глаза к круглой площадке Пьедестала.

Шептуны появились на краю площадки. Поначалу они просто стояли над толпой — четыре маленькие фигурки, размытые на фоне ярко озаренного солнцем стеклянного зонта. Джантифф пытался отождествить их с людьми, выступавшими по телевидению. Женщину звали Фосгард, мужчин — Оргольд, Лемисте и Дельфен.

Один из мужчин заговорил — о чем с такого расстояния трудно было судить по движениям лица, но рупоры разнесли его слова по всему полю:

— Шептуны существуют благодаря поддержке народа и действуют, выражая народную волю. Благоволение народа придает нам силу и уверенность, вдохновляет нас, пробуждает к жизни неудержимую энергию! Такими, облеченными величием и мощью равноправных масс, мы предстанем перед лицом Коннатига. Торжество справедливости неизбежно, и все препятствия падут под натиском революционных идей!

Наступает эпоха великих перемен! Празднуя столетие благородного равноправия, мы отдаем должное непревзойденным завоеваниям, воплощенным в жизнь благодаря беззаветному самопожертвованию миллиардов, триллионов людей. Новая эра открывается перед нами — величественная череда веков, каждый из которых послужит неопровержимым доказательством безусловных преимуществ нашего оптимального строя. Эгалистическое учение всесильно, потому что оно верно! Триумфальное распространение идей Диссельберга и Карадаса по всему скоплению Аластор, по всей Ойкумене — неизбежно! Таково наше историческое предназначение, такова ваша воля, воля народа! Не так ли?

Шептун сделал паузу. Толпа отозвалась явно машинальным и несколько неуверенным одобрительным бормотанием. Энтузиазма не было. Даже Джантифф, мало знакомый с политическими ожиданиями аррабинов, был озадачен: общий тон выступления никак не вязался с содержанием обращения, переданного утром.

— Так тому и быть! — провозгласил Шептун, и тысячи рупоров, по четыре на каждом столбе, гаркнули в унисон. — Пути к отступлению нет. Шатания, сомнения, пораженческие настроения недопустимы! Равноправие навеки! Скука и утомительный труд — самые страшные враги человечества. Мы свергли их древнюю диктатуру — пусть подрядчики потеют за жалкие гроши! Эгализм — залог эмансипации всего человеческого рода!

Итак: мы, Шептуны, направляемся на Нуменес, подчиняясь единой непреклонной воле аррабинского народа. Наше послание Коннатигу, изъявление народной воли, будет содержать три важнейших требования.

Во-первых, больше никакой иммиграции! Те, кто нам завидуют, пусть вводят равноправие на своих собственных планетах.

Во-вторых: аррабины — мирный народ. Мы не опасаемся нападений и не собираемся ни на кого нападать. Почему, в таком случае, мы обязаны финансировать власть Коннатига? Нам не нужны его высокопарные советы, защита его Покрова, контроль его бюрократов. Поэтому мы потребуем, чтобы ежегодные налоги были снижены или вообще упразднены.