— О! — одобрительно кивнул Венька, повернувшись к Колоскову. — А я тебе чего говорил? Командир наш — что мать родная.

— Болтун — друг шпиона, — пробурчал Сергей, наваливая каждому по полной миске разваристой каши.

— Да ладно тебе, — отмахнулся Венька, добавляя в нее кусок сливочного масла. Он попробовал покрытую желтыми блестками кашу, покосился на масло, словно раздумывая, добавить ли еще кусок, и, увидев, как засмеялся Колосков, повернулся к Шелихову: — Командир, ты бы сказал этому жеребцу, чтоб надо мной не ржал. Сам ведь знаешь, врачи прописали мне масла побольше есть. Зрение, мол, у вас, товарищ Стариков, слабое.

— А насчет языка они тебе ничего не говорили? — поинтересовался Артем.

— Ну, командир, обижаешь, — осуждающе покачал головой Венька, запуская ложку в кашу.

Выпив со сгущенкой кружку крепко заваренного чая, Артем бросил под спальный мешок предварительно нарубленного лапника, залез в спальник. Натруженно гудели ноги, ныли плечевые суставы, в памяти все еще стояла гудящая лавина огня. Слезились глаза, запорошенные черным жирным пеплом, когда они давили кромку пожарища, таская в резиновых ранцах воду из ручья и заливая прогоревшие пни и наиболее опасные очажки, откуда мог перекинуться через минерализованную полосу огонь. Занудно ныли комары, выискивая местечко, где бы лучше присосаться. Не спалось.

Прислушиваясь к начинающим похрапывать парашютистам, Артем вылез из палатки, разминаясь, сделал несколько резких движений. Сейчас бы искупаться, благо протока недалеко. Он достал из рюкзака мыло с полотенцем и споро зашагал в небольшой распадок, густо поросший березняком, где под закатным солнцем поблескивала небольшая речная заводь. Место здесь было тихое, уютное, и он подумал, что неплохо бы и рыбешки поднатаскать — хотелось угостить настоящей таежной ухой Кравцова. «А то неудобно как-то получается, — рассуждал Шелихов. — Вторую неделю как парень с нами, а мы даже кетой попотчевать не удосужились».

Спускаясь к воде, Артем решил осмотреть и нижнюю кромку пожара: не дай-то бог очажок где остался. Установится сушь, подует ветерок — и пиши все сначала. Он поднялся чуть вверх по склону — и опять зачернели обугленные стволы деревьев. В отдельных местах все еще курился дымок, и Артем подумал, что неплохо бы доставить сюда лесхозовских на окарауливание.

Цепко схватывая взглядом особо опасные места, взбивая сапогами пепел, он обходил очажки, медленно спускаясь к протоке. Пожалуй, он прошел метров триста, как вдруг все еще дымящееся пожарище стало резко сужаться, клином уходя в заросли лимонника, над которым белели березовые островки, горделиво несли свою крову раскидистые лиственницы. Похоже, что именно в том месте зачался пожар, успевший располосовать чуть ли не весь склон сопки.

Артем заторопился. Теперь-то ясно было, что пожар начался не от разряда сухой грозы — там бы картина была совершенно иная. Выйдя на середину выжженного клина, Артем огляделся: никого в ничего, кроме обугленных деревьев да черного пепла под ногами.

Он прошел еще метров сто, пока не уперся в дальний угол тупого треугольника, который своим основанием уходил строго вверх по склону. Здесь внимательно осмотрелся, стараясь найти причину пожара. В одном месте, почти у самой вершины этого страшного треугольника, ему бросилась в глаза огромная лиственница. Поначалу он даже не смог понять, чем же она показалась ему подозрительной, просто интуитивно скорее почувствовал, нежели понял, что именно отсюда пошел пожар. Хоть и стояла она в глубине пожарища, но обгорела больше всех, и уже одно это говорило само за себя.

Видимо, кто-то развел здесь костер и даже не заметил, как занялась огнем подсушенная крона. А долго ли смолистому дереву схватиться страшным пламенем!

Он подошел к лиственнице и вдруг остановился, насторожившись. Под самым корнем чернел залепленный сажей и копотью глубокий щелистый провал. Вдобавок ко всему здесь устоялся запах, который перебивал даже вонючую гарь. Так сильно могла разить только сгоревшая в огне рыба. Причем не килограмм и не два. И даже не десять.

Появилось ощущение опасности, и он невольно оглянулся. Однако вокруг никого и ничего. Только у протоки трещала болтливая сорока. Видимо, это была хорошо замаскированная землянка, где не только хранили, но и коптили выловленную кету.

Стараясь не провалиться, Артем обошел прогоревшую дыру и, разбросав слой пепла, увидел обозначившиеся контуры массивной дверцы с кольцом. Теперь уже никаких сомнений не оставалось. Надо было только выяснить, не сгорел ли кто в браконьерской землянке.

Артем осторожно откинул дверцу. В лицо шибанул смрад сгоревшей рыбы, и он, носком сапога пробуя земляные ступеньки, спустился вниз.

Сверху, из щели, куда вырвался разъярившийся в просторной землянке огонь, падал дневной свет, преломлялся в поднятой копоти, и от этого выжженное нутро землянки казалось каким-то нереальным. Будто запойный художник, набравшийся до красных чертиков, рисовал всколыхнувшуюся в его сознании «натуру».

— Эй… Есть кто живой? — негромко спросил Артем.

Ни звука.

Он осмотрелся еще раз и, стараясь не споткнуться, прошел в затененный угол. К этому времени глаза успели привыкнуть к полумраку, и он смог разобрать наполовину уничтоженное убранство. Неподалеку от него сиротливо чернела жестяная печка «буржуйка»; открытая дверца висела на одной петле. Отсюда и вывалилась головешка, от которой зачался деревянный пол, потом нары, остов которых сиротливо торчал неподалеку, грубо сколоченный стол, рухнувший вместе с вместительным эмалированным тазом, в котором мыли икру. Ну а потом уж схватились прокопченные тушки кетин, развешанные под потолком. Они-то вместе с досками, которыми был обит потолок, и дали основной огонь, пробивший настил и вырвавшийся наружу. А там пошло-поехало…