— Подарите ей фен, — посоветовал я, скрыв улыбку. — Она будет вам очень благодарна.

Вернулся доктор. Но я не стал объясняться с ним и вышел. Потом прибавил шаг, а потом и вовсе побежал, потому что мысли, почуяв верное направление, бросились по нему, как хорошие гончие, и я едва поспевал за ними.

Марта караулила меня, стоя на крыльце. Но я не позволил ей наброситься с упреками. Кинул в сумку, чтобы не тратить время на пробег по магазинам, несколько пачек сигарет, одну из новых маминых туфель, переложил в карман свежей рубашки карту с уже трижды за этот безумный день просмотренными фотографиями мертвого саломарца. И сбежал, не говоря ни слова.

Видимо, Санек уже убедил себя в том, что знает, чего от меня ждать, потому что, когда я ворвался в музей, держа во рту сразу две зажженные сигареты и размахивая сумкой с торчащей из нее маминой туфлей, он опешил.

— Шатов, вы идиот? — предположил он вежливо, выступая из полутьмы. Музей погружался в сонное оцепенение ночи.

— Вы здесь, отлично, — объявил я, торопясь. — А Анна Моисеевна?

Сигареты не помогали. Адреналин, закипавший в моей крови, видимо, усиливал действие саломарского яда. Я чувствовал, как меня начинает трясти, круглые пятнышки снова заалели, так что край одного стал заметен под манжетой рубашки. Видимо, химия организма решила преподнести мне очередной сюрприз.

— Пойдемте в кабинет директора, Шатов, а то вспугнете преступника. Вы невменяемы? Это яд?

— Может быть, — отмахнулся я, изо всех сил стараясь удержать в голове с таким трудом сложившуюся картинку. — Не обо мне речь. Насяев!

— Что — Насяев? — спросил Санек, заталкивая меня в кабинет. Там ярко, не скрывая своих ватт, горели все лампы и люстра под потолком. Однако окна были плотно закрыты металлическими створками и завешаны шторами, чтобы даже луч света не проникал наружу. Возле директорского стола уже сидела напряженная и печальная, как все бюджетники, Ирина Алексеевна Муравьева. Под столом в корзинке смирно обретался Экзи. Увидев меня, он вильнул хвостом, слез с подушки и тотчас, задрав ногу, напрудил огромную лужу.

— Прошу пр-р-рощения, — проговорил знакомый ровный голос. — Не удержал. Критическое наполнение.

— Эх, блин, — выдохнул Санек. — Ирина Алексеевна, где у вас тут уборщица? Хоть тряпку принесите, вытрите.

— Эхблин — это его брат, — заметил я, скидывая с плеча сумку, — а его имя Экклезиаст.

— Да хоть Эхнатон, — рыкнул Санек. — Забирайте собаку, Шатов. Сладу с ним нет никакого. Вот, пришлось господина Уроса попросить пока придержать пса, а то жрет все подряд и музейных работников за ноги кусает.

Урос вытянул изо рта послушного, как агнец, Экзи пучок черных нитей, сложил в крошечную ладошку и помахал мне, приветствуя.

— Оставить его в отделе не смогли, — продолжил Санек. — Без контроля со стороны нашего свидетеля он в полчаса все изгадит, а господин Урос нужен здесь для следственного эксперимента. Так что не компостируйте мне мозг, Шатов, рассказывайте, что вы узнали о Насяеве, забирайте собаку и до свидания.

— А облава в запаснике?

Ирина Алексеевна, повинуясь грозному взору Санька, бросилась за тряпками — убрать за лохматым свидетелем, хотя ее желание услышать, что же все-таки я знаю о Насяеве, читалось во взоре искусствоведа Муравьевой даже невооруженным глазом.

— Анна Моисеевна уже все подготовила, — заверил Санек сурово, — там справятся без вас.

— Отлично, — заявил я, — тогда у нас есть время поговорить.

Мои домыслы и предположения напоминали плотный клубок, разобраться в котором и мне самому было непросто. Но я решился говорить открыто и разматывать нить постепенно, хотя бы для того, чтобы вновь не запутаться самому.

— Мы не можем прилюдно взять Насяева за жабры, обвинив в шпионаже, так? — начал я медленно. — Даже если он попадется в ловушку Анны Моисеевны, мы вообще не можем привлечь его по-тихому, потому что вокруг саломарского дела сейчас вьются такие рои журналистов, что в одно мгновение арест Насяева будет известен всему миру.

— Это я знаю и без вас, Носферату Александрович, — бросил Санек раздраженно. — Что вы предлагаете?

— Его можно осудить за другое преступление! Причем так, что журналисты будут в полном восторге и общественность встанет на нашу сторону.

— А вы сказочник, Шатов, — пробормотал Санек. Какое-то странное азартное раздражение захлестывало меня, занудство и непонятливость коллеги казались несносными.

— Вы не понимаете! — Я выхватил мамину туфлю и постучал ею по дубовой столешнице.

— О, в Хрущева играете, — саркастически заметила, появляясь в дверях, Анна, — туфлей по столу — неожиданно. Кстати, передайте Саломее Ясоновне — отличные туфли. Пусть бросит мне на почту электронный адрес бутика.

Анна подошла ближе, глянула на мое лицо и ужаснулась.

— Что вы смотрите, тоже мне, разведчик, — набросилась она на Санька, — он же у вас сейчас замертво рухнет. Давайте сумку, которую привезли с собакой.

Анна вытащила уже знакомую пачку никотиновых пластырей, расстегнула мне ворот рубашки и прилепила несколько прямо на бордовые кружки саломарской сыпи. Может, от тепла ее рук, может, от новой волны адреналина, вызванной этим касанием, я почувствовал, что силы оставили меня, и, не удержавшись на ногах, стал сползать по столу на пол, выронив туфлю.