Шрифт:
Бабушкин еще нашел в себе силы: сам, без помощи соседа, который протягивал ему руку сверху, вылез из котлована.
Вылез и сразу сел. Но теперь это было уже не опасно. Все землекопы — вся артель, девять человек — сидели и лежали на берегу.
А земля была такая мягкая, прогретая осенним солнцем, такая душистая. И с Днепра веяло таким бодрящим легким ветерком.
Вскоре из ближайшего трактира притащили целый котел с варевом, и все землекопы, неторопливо прошагав к реке и так же не спеша ополоснув руки, шеи, лица, стали хлебать густые, наваристые щи.
Всем досталось также по большому куску мяса.
А потом трактирный мальчик еще приволок в мешке три огромных арбуза.
После такого обеда Бабушкин почувствовал себя снова здоровым и сильным.
Одно только плохо: очень хотелось спать.
Но оказалось — и это не беда. Спать хотелось всем.
И все улеглись тут же, прямо на берегу, подложив под голову пиджаки.
…Старшой поднял артель через час.
И опять Бабушкин копал.
Теперь он уже чувствовал себя уверенней. Да и поел и отдохнул на славу.
Но все-таки вскоре ноги опять отяжелели, а плечи стало так ломить — ну, хоть бросай лопату.
Однако Бабушкин не бросил.
«Глупости, — строго сказал он себе. — Не барин. Потерпишь».
Он копал и старался думать о чем-нибудь хорошем. О Паше, например. И как обрадуется она, когда принесет он вечером деньги. И как засветятся изнутри, из глубины, ее большие серые глаза.
Старшой теперь часто подходил к тому месту, где копал Бабушкин. Видимо, решал: брать новичка на постоянно в артель или нет?
«Как пробу сдаю», — подумал Бабушкин.
Прошел час, другой…
Опять стало невмоготу. Так, вот сейчас свалишься.
«Ну, ну… Ты это брось, — хмуро внушал себе Бабушкин. — Ишь разнюнился…»
И он упрямо орудовал лопатой, пока старшой не крикнул:
— Шабаш!
Вылез из котлована. Его шатало, как пьяного.
Привалившись к той теплой, ласковой березке, у которой раньше стоял старшой, Бабушкин ждал, когда землекопы разбредутся по домам.
Тогда он ляжет вот тут же, у березки. И будет долго-долго лежать…
Впрочем, не очень долго. Сейчас уже шесть часов. А в семь назначена встреча с двумя крановщиками с Трубного. А в девять — кружок в депо.
И все-таки час, целый час, длинный, как этот день, будет он лежать вот здесь, у березки…
Землекопы расходились медленно.
А старшой, казалось, и вовсе не собирался уходить.
Когда возле котлована остался только Бабушкин, старшой подошел к нему.
— Так, — сказал. — Ну и як?
Бабушкин пожал плечами. Что тут ответишь?
— Да… — протянул старшой. Хитрые глазки его прищурились. И рот был твердо сжат. — Чудной ты, дядю…
Он замолчал. Курил, глядел из-под насупленных бровей на Бабушкина.
Бабушкин тоже молчал.
— Я ж нэ слипый, — сказал старшой. — Я ж усэ бачу… Да… А знаешь, тут у нас одын наймався. На вид — крипче за тэбэ. Покопав-покопав, а потим — хлоп! Носом в зэмлю! И нэ дышэ… Та-ак.
Он опять замолчал.
— А ты, брат, впертый [16] . Дывлюсь — сопишь, як той хряк. А лопатою все тыкаешь, тыкаешь. Цэ як же? Сылы ж в тоби не на рупь-карбованец и не на полтину. Дай бог — на гривенник. А от — здюжив. Цылый дэнь. Як заправский копаль. Цэ як же? А?
16
Упрямый ( укр.).
Бабушкин пожал плечами.
Многое мог бы он сказать этому рыжебородому. Что мускулы — это еще не все. Что никогда, в общем-то, мускулы не решают. Что важнее характер, упорство, воля. И целеустремленность. Так везде: и в драке, и в жизни, и даже когда орудуешь лопатой.
Но ничего этого Бабушкин не сказал.
Он лишь спросил:
— Ну как? Завтра-то… Приходить?
— Приходь, приходь! Вбажаю впертых!
Старшой хохотнул в ус. И ушел.
А Бабушкин, как и мечтал, улегся возле березки.
Земля была — как перина. И теплая, словно ее непрерывно подогревали изнутри.
Бабушкин прикрыл глаза. Полежал так минут пять. А может, и десять…
— Эй, эй! — вдруг сказал он себе. — Эй, дядя! Так и заснуть недолго. А кого на Трубном ждут?
Разлепить веки было не так-то просто. Склеились словно бы намертво. Но Бабушкин все-таки открыл глаза, сел.
Так он и сидел, привалясь к теплому ласковому стволу березки. Но снова стало клонить ко сну.
Он встал.