Ярость Бауманна мгновенно улетучилась:

— Задание для меня и Лайла? От самого капитана Брачера?

— Да, — ответил Бриггс. — Ему понравилось, как вы обработали тех двух парней, как вы запросто вытащили их из тюрьмы в Бисмарке и переправили их в Центр.

— Да это было раз плюнуть, — сказал Бауманн, тем не менее весьма польщенный. — Они даже не рыпнулись.

— Те, которых вы привезете сегодня, тоже не будут рыпаться, — сказал Бриггс. — Слушай внимательно…

Бауманн сосредоточенно кивал головой, пока Бриггс излагал подробности утреннего задания. Затем на клочке бумаги он записал адрес и сказал:

— О'кей, я понял. Это все?

Бриггс помолчал.

— Да, надо еще кое-что приготовить на сегодняшний вечер. Из вас кто-нибудь умеет пользоваться видеокамерой?

— Конечно. Лайл умеет, — ответил Бауманн. — Ты что, никогда не видел его домашних порнушек?

— Нет, — отрезал Бриггс, — не видел. Я предпочитаю не тратить на это время.

Бауманн засмеялся:

— Что так, Дуэйн? Может, ты баб не любишь?

Смысл вопроса и интонация произвели желаемый эффект. Бауманн почти увидел, как на другом конце провода Бриггс покраснел до ушей и, с трудом сохраняя самообладание, сказал:

— Брось трепаться, Бауманн. Разыщи Лайла и выполняй приказ. Я кончил. — Он положил трубку.

— Кончил ты, гомик вонючий, — пробормотал Бауманн, опуская трубку на рычаг.

«Мне все-таки никогда не понять, почему капитан назначил своим адъютантом этого придурка», — подумал он, в сотый раз убеждая себя, что его раздражение вызвано не завистью, а всего лишь необоснованным выбором капитана.

— Уж я бы лучше справился, — вслух произнес он. — Да этот Бриггс не сможет без осложнений выбраться из борделя для голубых. Взгляд его остановился на круглой заднице, обтянутой грязной простыней, и он с силой шлепнул по ней ладонью:

— А ну, детка, просыпайся.

Фелиция судорожно вздохнула, открыла глаза и изумленно огляделась. Потом, уставившись на Бауманна, спросила:

— Что случилось?

— Давай одевайся и отваливай, — сказал Джимми, подхватив с пола ее белье, джинсы и швырнув все это ей. — Я иду на работу.

Девушка не выспалась и была совершенно сбита с толку, а когда остатки сна улетучились, к этому добавилась пульсирующая головная боль и тошнота.

— Как же я хреново себя чувствую. — Она зевнула. — А сколько сейчас время? Подожди-ка, ведь сегодня воскресенье. Кто же это работает по воскресеньям?

— Ладно, я соврал. Я иду в церковь.

— Ну и молодец — пробормотала она, сбросив одежду на пол, и опять откинулась на подушку.

— А ну вставай, — он больше не церемонился. — Одевайся и проваливай! У меня сегодня полно дел.

Не обращая внимания на ее ругательства, Бауманн прошел в грязную, отвратительно пахнущую ванную и наполнил водой ржавый умывальник. Он ополоснул лицо, вытерся полотенцем и провел рукой по коротко остриженным черным волосам, отметив про себя, что частая стрижка волос имеет свои преимущества — по крайней мере отпадает необходимость в щетках и расческах. Он сунул руку под умывальник, туда, где на полочке с туалетной бумагой лежал его револьвер с кобурой. Убедившись, что револьвер заряжен, он засунул его за пояс, а кобуру швырнул обратно на полку.

Бауманн вернулся в комнату, подошел к телефону и набрал номер. Последовавший разговор с Лайлом Хокинсом был аналогичен его недавней беседе с Бриггсом, только теперь Бауманну пришлось усмирять разгневанного приятеля, а затем втолковывать ему подробности утренней миссии.

Бауманн надел длинный черный плащ и подождал немного, пока Фелиция закончит одеваться. До вчерашнего вечера он никогда не видел эту девушку и не намерен был продолжать знакомство, а посему счел светские манеры излишними. Он оставил ее, дрожащую от утренней прохлады, на автобусной остановке, а сам покатил в своем потрепанном «Бьюике» по пустынным улицам Маннеринга к тому месту, где его должен был ждать Лайл Хокинс.

Он ехал мимо старых заброшенных силосных башен и пустующих заводов, мимо магазинов с ободранными фасадами, замечая тут и там группы молодых людей, которые даже в эти ранние морозные часы околачивались на улице, поверяя друг другу свои несчастья.

Год назад он и сам был таким, одиноким, без опоры в жизни, без работы и без малейшей надежды получить ее, заглушая страх и отчуждение вспышками неуправляемой ярости. Теперь, когда он видел в окно двадцатилетних парней, слоняющихся перед закусочной Гарри в ожидании ее открытия, с тем, чтобы начать, наконец, день, состоящий из бесконечного кофе и сигаретного дыма, ему было их почти жаль. Никто не объяснил им истину, не открыл глаза на причины и следствия экономических неурядиц, которые привели к закрытию заводов и магазинов. Другое дело — Бауманн, он все знал и понимал, и сейчас, проезжая мимо них, он с горечью покачал головой, от души сочувствуя этим непосвященным, и злобно выдохнул: «Проклятые евреи!»