— Не скажи, Рома. Сейчас еще неизвестно, где опасней, на войне или в мирной жизни.

— Прорвемся.

— Тогда удачи тебе, Рома! Звони, не пропадай.

— Спасибо, командир. До связи.

— До связи.

Николаев сел в свой «Ниссан», посигналил три раза, прощаясь с отрядом, и выехал с территории секретного объекта. Седов, проводив его, поежился, посмотрел на небо. Да, скорее всего, будет ненастье. Он не ошибся. Вскоре начался дождь, к девяти часам сменившийся мокрым снегом.

Николаев к этому времени успел доехать до села Шанино. Он не захотел оставаться в Москве, где все напоминало о службе. Роман оставил автомобиль у ворот, прошел на крыльцо. На двери висел замок. Его можно было открыть и простым гвоздем, но к дому уже спешил Степан Петрович Воронцов, сосед, друг покойного отца.

— Какие люди?! — издали воскликнул он. — Рома, ты ли это?

— Я, Петрович, здравствуй.

— Здорово, бродяга. Давненько не наведывался.

— Так служба, сам понимаешь.

Для соседей, знакомых и всех остальных Николаев был армейским прапорщиком, служившим в десантных войсках.

— А теперь в отпуск, что ли? Могилы родителей проведать?

— Уволился я, Петрович. Свободен как птица.

Сосед подошел к Роману, обнял его:

— Здравствуй, Рома! Рад видеть тебя.

От Степана Петровича несло перегаром.

— Я тоже рад. По какому поводу вчера пил? Вроде никакого праздника не было.

— А мы тут, в глуши нашей, в поводах не нуждаемся.

— Пьешь, значит?

— А чего еще, Рома, делать? Молодежь вся в столице. Там же на заработках и мужики постарше, которые трезвые. Остальные пьют да по пьянке друг другу морды бьют, чтобы на следующий день замириться и опять нажраться.

— Понятно.

— Ты не беспокойся. Я за хатой смотрел, а Катька прибиралась.

— Катя? Она что, с вами живет? Вроде как замуж вышла, уехала.

— Недолгим брак ее был, Рома, развелась в прошлом году и вернулась. С одной стороны, хорошо, что не родила, а с другой — внучат хотелось бы. Но…

— Еще родит, молодая.

— Ага, тридцать пять лет. Она ж тебя на год, по-моему, младше?

— На год.

Сосед почесал затылок.

— Погоди, Рома, так тебе тридцать шесть?

— Ну и что?

— Почему же тогда уволили? — Петрович щелкнул пальцем по шее. — За это дело поперли? Или, может, по ранению? Люди говорили, что ты в Афгане и Чечне воевал.

— По ранению, Петрович.

— Вот оно что.

Сосед вздохнул:

— Хорошо, что хоть живой остался, да и с виду не калека. Красавец. У нас на селе, слава богу, никого на той войне не угробило, а по соседним местам пацанов много погибло. На районном кладбище целая аллея могил ребят, что с Кавказа не вернулись. Из Афгана тоже, но тех поменьше.

— Война, Петрович, и есть война.

— Это точно.

Николаев взял ключ, открыл замок, прошел в дом. Внутри все было прибрано. На улице пошел дождь.

— Холодно здесь, Петрович. Дрова-то на дворе есть?

— Откуда? Те, что оставались, добрые люди растащили. У нас на это народ шустрый. У меня возьмешь сколько надо. Я недавно целую машину за три тысячи купил.

— Так дешево?

— Парень привез один, у него и купил.

— Понятно. Надо бы дом протопить да отметить приезд.

— Правильно мыслишь, Рома, без этого нельзя. Я сейчас к себе метнусь, тележку дров прикачу, а ты покуда устраивайся. Гуся-то позвать?

Николай Гусев был другом детства Романа. Вместе росли, учились, уходили в армию. Гусев вернулся, Николаев остался служить.

— Он тоже тут?

— А где ж ему быть?

— Если на селе, значит, тоже бухает?

— Нет, он в Москве подрабатывает. Десять дней в столице, двадцать дома.

— Женат, наверное? Дети уже немалые?

— И женат, и сын-пострел растет, только не особо они ладят, но это между нами. Ленка его тоже в столице работала, потом бросила туда ездить. Не знаю, откуда до Гуся слухи дошли, будто жена в Москве мужиков ублажала.

— Ох уж эти слухи.

— Думаешь, брехня?

— Какая разница? Живут вместе, ну и пусть.

— Тоже верно.

— Марина Викторовна как себя чувствует? — спросил Роман о жене Петровича.

— Да теперь вроде ничего. Зимой сильно хворала, думал, не встанет. Обошлось. Спина побаливает, но у кого в нашем-то возрасте все нормально? Это вы молодые — здоровые.

— Еще как! — проговорил Николаев.

Сосед вспомнил о его ранении, поднялся и заявил:

— Ладно, наговоримся еще. Я за дровами.