Приехал перед Пасхой, где-то за неделю. Встречает новость — у Червонца и Березы 1 марта родился мальчик. Назвали Стасом, по документам — Станислав Червонцевич. Фамилия мальчику досталась от мамы, потому что Береза с Червонцем не расписаны.

Пико и Тимка носятся с братиком, словно с игрушкой. Но вот он заснул — лежит на диване, а музыка шпарит на полную громкость! У нас все на цыпочках будут ходить вокруг малыша, а у котляров не так.

— Может, потише? Стасу не мешает? — спрашиваю я. Ведь ему, наверно, не очень нравится Горан Брегович. Я, например, если сам хочу спать, очень не люблю Горана Бреговича!

— Пусть привыкает! Пусть слова учит! — смеется Лиза. — Его Бог спас. У него воспаление легких было.

Вся семья боялась за маленького Стаса. Береза тогда дала обещанье: если сын поправится, «держать пятницу». Цыганки прибегают к этому средству в крайних случаях. И Стас поправился! Теперь Березе нельзя по пятницам курить, есть мясо, сладкое, фрукты; нельзя выпивать.

Пилорама закрылась. На улице лежат занесенные снегом задвижки для котельных — никто не покупает. Слово «кризис» выучили в каждой семье. Типичный диалог:

— А как с работой?

— Слабовато. Кризис. Металл подешевел — никому не нужен, заказов нет.

— Приезжай на Пасху! — приглашает Червонец. — Наши тебя знают!

— Ты мне все равно как сын! — говорит Лиза. Через две минуты она же спрашивает:

— Зонтик ненужный есть у тебя? Старенький? Лишний? А то мне надо — в магазин ездить.

У кого же ей просить как не у «сына»?

Вообще цыгане либо сильно хвалят да крепко любят, либо так же ругают и проклинают. Все у них стихийно, под настроение и немного через край. Так любят яркость, как будто яркость — главная ценность, а что за ней стоит — дело десятое. Лишь бы все знали да ахали на них!

Утром на Пасху котляры традиционно поминают умерших. На кладбище не ездят, но 50 грамм пропустят. А Женико, похоже, пропустил все двести:

— Ты не думай, что я бич! Я с сопляками не пью! Я пью с людьми, которые играют РОЛЬ, — барон, замбарона!

Он снимает со стенки большой лист ватмана, на котором приклеены старые фото, где он молодой, где жена молодая, где дети, невестки, братья и сестры. Такие ватманы висят во многих котлярских домах; фотоальбомов цыгане не держат.

— Это в Ленинграде, — поясняет Женико. — Это в Николаеве. Я там был пятнадцать лет. Сидел в тюрьме! За то, что изнасиловал… (пауза) ее! — кивает на жену. Жена его, Бабуся, слаба на ухо, а если не хочет чего-то слышать, то совсем глухая.

Я иду к барону. Там всей семьей накрывают на стол. Даже барон носит тарелки, хотя ему по статусу как будто не пристало. В гости то и дело заходят дети. Они поздравляют хозяев с праздником, а хозяева дарят им пасхальные яички. У детей с собой ведерки — обойдут весь табор, вот и ведерко! Детям не жалеют — Лиза отдала уже пару десятков.

Но вот что-то стало Греко поперек, он шумит недовольный, а Лиза и Червонец шумят в ответ! Стасик в колыбельке тихо почивает.

— Самый спокойный человек в вашем доме, — говорю про него.

— Потому что спит, — замечает Береза со знанием дела.

Зашел и Кореец — подарил бабушке немножко денег. Он заботливый и умный, ему и в делах сопутствует удача. Лиза им довольна: «Он меня никогда не забывает — говорит: на, купи себе, Лиза, что тебе надо». А что ей надо? «Цыгарки» да колбаску!

Потом обход — все по традиции, дарят друг другу крашеные яйца..

— Христос воскрес!

— Бахтале-зурале!

Праздник крепчает. Вот уже Пико, который Миша, пошел плясать — даже кусок мяса прожевать не успел, как будто музыка вдруг налетела на него вихрем, сорвала с места и вынесла в центр просторной залы, так что всем вокруг пришлось посторониться, а то зашибет!

— Хэй! Хэй! — кричат цыгане, ударяя в ладоши. — Барэс! Дьжя! Май! Барэс! [44]

Этот порыв поддержал Чобано, присоединились молодые хозяйки, Женико, Амбрэл, Гурав, Чебуреко… Про детей не говорю.

Ай-нанэ-нанэ!

Гутуйо «готов». «Когда он пьяный — беги от него на другой конец табора!» — говорят про Гутуйо. Любого достанет. И прицепится к любому. Но он не злой. Просто у него внутри что-то сломалось, и он в голове имеет то, что цыгане в принципе не думают иметь, — сторонние мысли: о Боге, о грехе, о падшем мире.

У Гутуйо второе имя — Николай. «Знаешь, есть такой Николай Угодник? Он святой! Я ношу его имя!» — говорит Гутуйо. Он седой и гневный, как библейский пророк. Если он выпил и шлея под хвост, ему все не нравится. Гутуйо готов обличать любого! Брови сходятся ножами, и он возвещает с самым грозным видом: