Дальше Мясоедов начал задавать странные вопросы, ответы на которые старательно записывал в толстую тетрадь. Было видно, что писать левой рукой ему ещё тяжело.

— С чего начинается родина? Отвечайте по возможности быстро, — начал он.

— С индекса, — ответил я быстро.

Мясоедов помрачнел.

— Алексей Германович, будьте серьёзнее, прошу вас, — сказал он таким тоном, что мне сразу захотелось стать серьёзным.

— Простите, вырвалось. Родина у меня началась, как и у всех современных детей, с телевизора.

— Так-то лучше. — Тень слегка отступила с его лица. — Дальше, что для вас является мерой прекрасного?

— Прекрасное нельзя измерить, — опять быстро ответил я.

Мясоедов отложил ручку в сторону.

— Странно это слышать от научного работника. Попробуйте вспомнить что-нибудь (или кого-нибудь), прекраснее чего вы никогда не видели. Сосредоточьтесь.

Я закрыл глаза, напряг память и увидел сначала неизвестную декольтированную актрису с обложки «Советского экрана», которая в детстве хранилась у меня в ящике стола; потом фонтаны Петродворца; потом «Лунную ночь над Днепром» Куинджи, потом ещё какую-то красотку… но всё это было всего лишь робкой попыткой решить неразрешимое.

Мясоедов прервал мои мысли.

— Не можете ничего вспомнить?

Я развёл руками.

— К сожалению.

— А вот я точно знаю, — Мясоедов осклабился в своём кресле, — стратосферный истребитель Мясищева, который лет двадцать назад я видел в одном закрытом музее. Серебряная машина с алыми звёздами на крыльях, отдалённо напоминающая бесхвостый бумажный самолётик из детства, лично для меня, вполне может служить мерой прекрасного. Грации и воздушности у этой многотонной машины хватит на целый полк балерин с приданным ему батальоном спортивных гимнасток. Возможно, я не прав, но таково моё мнение и я в нём уверен. Понимаете, о чём я? Главное — уверенность, понимаете?

Я попытался представить его в гермошлеме и лётном комбинезоне, как он садится в кабину истребителя, как техник закрывает над его головой фонарь, как со свистом запускаются двигатели… — но ничего не вышло. Не влезает Мясоедов в кабину. И в комбинезон тоже…

Что касается его рассуждений о прекрасном, я не нашёлся, как прокомментировать сказанное, но кивнул.

— Теперь ответьте, какое самое большое разочарование вы испытали, когда выросли? — Мясоедов снова взялся за перо.

— Когда узнал, что автопилот — это не манекен в лётной форме, сидящий в кресле пилота, — ответил я.

Глаза Мясоедова выродились в две узкие щёлочки.

— Опять издеваетесь?

— Ни капельки.

— Так, дальше, — в голосе Мясоедова стали отчётливо проскакивать нотки раздражения, — что бы вы сделали, если бы вам дали возможность один раз воспользоваться машиной времени?

— В смысле, туда и назад? — уточнил я.

— Именно.

— Отправился бы в 1905 год и каким-нибудь способом замочил Лёвку Бронштейна.

Мясоедов оторвался от своих записей.

— Это Троцкого, что ли?

— Его, болезного.

— Да, такого мне ещё ни разу не говорили… за что же вы его так не любите, позвольте спросить?

— Не люблю и всё. Дедушку Ленина, вот, очень люблю, а этого гада — нет.

Мясоедов отвёл глаза в сторону и, похоже, задумался. Я тоже задумался над тем, не сказал ли я только что чего лишнего.

— Очень интересно, — наконец сказал он, — люди обычно хотят вернуться в прошлое, чтобы исправить что-нибудь в своей судьбе. Знаете, у каждого из нас есть такой Turning Point of History [7] , на котором хотелось бы свернуть в другую сторону. Это понятно и логично, у меня у самого есть пара жизненных развилок, на которых я бы предпочёл совершить иные эволюции, нежели произвёл. А вот вы почему-то выбрали убийство немаленькой политической фигуры, смерть которой в 1905 году изменила бы судьбы великого множества людей, в том числе и вашей собственной. Теперь я размышляю, является ли это следствием странной формы зависти к известным людям, или же в вас говорит склонность к насилию.

— А, может, я просто хочу изменить мир к лучшему? — робко спросил я.

Мясоедов почесал здоровую ладонь о протез.

— Изменить мир к лучшему, таким вот образом ни вам, ни кому-либо другому не удастся. Есть на эту тему книга — не помню, к сожалению, автора — где некто, вроде вас, отправился в прошлое и, как вы изволили выразиться, замочил Гитлера. Не читали?

— Нет, к сожалению. И чем там всё кончилось?

— Хуже, чем вы можете себе представить. Ладно, отвлеклись мы с вами, давайте продолжим. Каким, по-вашему, будет следующее крупное научное открытие?

— Здесь и думать нечего. Это будет открытие способа считывать человеческую память, преобразовав её в какой-нибудь доступный формат и визуализировать человеческие мысли на экране компьютера, например…

— Вы серьёзнее, чем я думал, — и Мясоедов в первый раз за время беседы улыбнулся.

Дальше последовало ещё штук двадцать вопросов, которых даже в состоянии глубокого опьянения я бы никогда не стал задавать себе сам. Так я просидел у Мясоедова больше часа. Потом мы ещё около часа беседовали за жизнь, и в результате я опоздал на собственную лекцию. Мясоедов мне в целом понравился — меня привлёк нетипичный, даже парадоксальный ход его мыслей.