Евгений Иванович верил с судьбу. Сказать точнее, верил он в человеческое предназначение, обусловленное кем-то или чем-то неизвестным, но появляющимся то там, то здесь на его пути и пути любого другого. Ему казалось, что каждый человек рождается, чтобы сыграть какую-то роль, большую или маленькую, главную или второстепенную, со словами или без. Даже его маленький брат Миша, который умер, не прожив и недели, тоже играл какую-то недоступную ни чьему пониманию роль. Своей собственной роли Евгений Иванович не понимал, но на глупые вопросы типа «Почему я?» даже не пытался отвечать.

— Хаоса не существует, существует система, я в этом уверен. И правила игры существуют тоже! — иногда, обычно после неких странных случайных событий, приговаривал его старший товарищ Пурдик.

Вот об этой самой системе Евгений Иванович думал часто, хотя и побаивался её, но знал, что она есть, и есть где-то, куда никто ещё не сунулся, некий командный пункт, существует себе, назло всем и вся, и ведёт рейсфедером кривую жизни Евгения Ивановича (ровно, как и всех остальных) по огромному белому ватману. Он и теперь подумал о нём, и тут что-то на мгновение появилось в черноте перед его закрытыми глазами, но тут же скрылось, ахнуло в бездну.

Когда Евгений Иванович резко оторвал руки от ушей и открыл глаза, Татьяны на кухне не было. Он огляделся вокруг и вдруг понял, что всё вокруг другое, совсем не такое, как было раньше. Всё стало чужим, даже зелёная клеёнка, которую он клеил в прошлый ремонт.

И Татьяна, тоже стала чужой.

Я сижу на очень низком металлическом стульчике с задранной вверх головой. Руки мои лежат на коленях, а затылок упирается в шкаф. Мою рассечённую бровь обрабатывает крупный мужчина в несвежем медицинском халате, оседлавший краешек табуретки. Это не больно. Несколько минут назад упомянутый мужчина сделал мне тонким длинным шприцем укол, после чего левая половина лба стала деревянной.

— Рассечение, — бодро говорит мужчина в халате, — знаете, как у боксёров. Только боксёры друг другу морды бьют вполне мотивированно, а у нас с вами тут типичный образец действий немотивированных.

— С чьей стороны немотивированных? — спрашиваю я, хотя говорить с ним не особо хочется.

— С обеих, молодой человек. Ну, бабы, понятно, сначала делают что-то, а уже потом пытаются понять, зачем они это сделали. Ну, а вы-то что? Кстати, я не представился. — Он протягивает мне мохнатую лапищу. — Фельдшер Беляев. А вас как изволите величать?

— Инженер Цейслер, — я слегка пожимаю здоровенную, но нестрашную пятерню.

— Ба! Доктор Циркуль! Наслышаны-с, как же-с.

— ???

— Ну, у нас город маленький, все друг другу если не близкие родственники, то уж точно дальние. Вы моей племяннице изволите преподавать самую необходимую в мире науку. Где тонко, там и рвётся, была бы пара, момент найдётся?

— Ещё забыли, что всякое сопротивление временно…

— Да, да, забыл, хорошо, что напомнили. Я ведь точно помню, что их, вроде, три было, ваших основных правила, а вот самое главное-то и запамятовал.

Беляев изучающе прищуривается, будто смотрит на какую-нибудь редкую зверюгу в зоопарке. Я отвечаю тем же — изучаю Беляева.

— Итак, — говорит он, видимо, вдоволь насмотревшись на мою физиономию, — если сопромат приехали читать вы, то, не стряслось ли чего с неутомимым доктором Рыжовым?

— С ним случилась одна неприятность, — отвечаю я, — в общем, он заболел.

— Надеюсь, ничего серьёзного?

— Как вам сказать. Сломал себе обе ноги…

— Что вы говорите! — Беляев изображает на лице крайнее удивление. — Неужели, бежал за девкой и раньше времени спустил штаны?

Теперь удивляться приходится мне.

— Всё было несколько иначе, он упал с лестницы, но ваша версия тоже ничего. Откуда у вас такие смелые фантазии?

— От верблюда. Таких бабников, как ваш Евгений Иванович ещё поискать. Неужто, не знали?

— Ни в одном глазу…

— Странно. А тут про него легенды ходят. Среди дамской половины населения, в основном.

— Вот никогда бы не подумал.

— А чего тут думать. Самец здоровый, — Беляев смотрит на меня поверх очков. — Хотел сказать, мужчина видный со здоровой тягой к мезальянсу. Знаете, есть такая категория девушек, которые очень любят мужчин постарше…

Сказанное Беляевым запоздало вводит меня в кратковременный ступор. Рыжов — бабник? О нём тут легенды ходят? Не верю!

— Да и бог с ним с Рыжовым, — Беляев машет в воздухе волосатой ручищей, — горбатого могила исправит. А вы, значит его коллега. Доктор? Кандидат?

— Соискатель, — отвечаю я, и настроение моё начинает стремительно портиться.

— Ну и когда же намерены метать дисер перед свиньями? — не унимается Беляев.

— Сложно сказать…

— Понимаю, понимаю. А научный руководятел кто?