Флегонт в душе посмеивался и над сватами, и над Юхимом, но жениха продолжал разыгрывать — это давало ему возможность бывать в избах сибиряков, а они не любили пускать к себе ссыльных.

Бобыль Кузьмич крепко привязался к Флегонту, по пятам ходил за ним; Флегонт его водочкой угостит, сыграет с ним в «дурака».

Кузьмич был рад-радешенек рассказать приятелю все, что знал. А знал он всю подноготную округи. О Гришке Распутине говорил худо. Что между ними вышло, Флегонт так и не узнал. «Жулик! Блудник! Пьяница!» — поносил Кузьмич Гришку. Узнав какие-либо последние новости сельской жизни, Кузьмич бежал к приятелю со «свежачком». Зная темные секреты богатых дворов, секреты, от которых попахивало каторгой, Флегонт стал держать себя смелее. Все сходило ему с рук; его стали побаиваться, а охота за ним, как за женихом, приняла размеры необычайные.

Но однажды Флегонт объявил, что жениться вовсе не собирается, что у него есть невеста в Питере и вот-вот приедет сюда.

Что происходило в десятке изб, где Флегонта уже считали зятем, трудно рассказать. Но, как ни странно, это даже возвысило Флегонта в глазах мужиков: хоть и ссыльный, но не прощелыга…

Досталось Юхиму Распутину: припомнили ему сваты и дармовую водочку, и дармовой табачок, и обещания, раздаваемые направо и налево…

А Флегонт словно бы наворожил: через месяц с чем-то после объявленного им отказа от жениховства он получил письмо от Тани — она сообщала, что едет к нему.

Теперь Флегонт каждый день после обеда уходил из села и, лежа у дороги, поджидал казенную подводу. Порой вечерний звон заставал его здесь; медный голос колокола торжественно звучал, нарушая вековую тишину тайги.

До бесконечности долго хотелось слушать эти призывные звуки, отдалить одинокую, тоскливую ночь. Но сумерки закрывали все видимое, безлюдно вилась дорога, и все пропадало вдали, за грядой холмов, уже объятых синью ночи, а колокол все звал и звал…

Куда?.. Зачем?..

Как ни приятен был вечерний звон, как ни много сладких воспоминаний будил он, Флегонт хотел бы услышать набат, который будил бы своим мощным призывом сознание людей.

В какую глухомань услали Ленина? Может, Таня привезет весть о нем.

В один из июльских дней, возвращаясь к ночи с поля, Флегонт увидел свет в своем окошке.

— Кто у меня? — спросил Флегонт Настасью, возившуюся во дворе.

— Гости! — с сердцем ответила девка, и по ее злобному, ревнивому тону Флегонт угадал, что за гостья приехала к нему…

С Таней сидела Ольга Михайловна. Когда появился Флегонт, она ушла. Флегонт не мог выговорить слова: его душа пела, все ему казалось праздничным, он ощущал в себе необыкновенную легкость. Не страшили его оставшиеся годы ссылки, — теперь он все может сделать, даже самое необыкновенное!

Таня глаз не сводила с него: какой он сильный, умный, какой радостью полны его глаза! Такие, как он, любят глубоко, верно. Что бы там ни случилось, как бы ни была страшна и сложна их жизнь, он останется с ней.

Начались взаимные расспросы без конца. Утром они ушли в тайгу и бродили там целый день, зашли к Кузьмичу, съели убитую Флегонтом птицу и проговорили до вечера.

Таня рассказала об аресте, о том, как ее допрашивал Филатьев, предлагал свободу и все блага жизни — за ту же цену, которую требовал от Флегонта.

С болью она рассказала о свидании с отцом.

Флегонт спросил о Луке Лукиче, о семье, о Двориках, но Таня знала немного: никаких новых вестей из села она не получала. Одно известие обрадовало Флегонта: голос Ленина не умолк; живет Владимир Ильич в Сибири, в селе Шушенском, под Минусинском, кончает работу, задуманную еще в тюрьме, а его письма к друзьям на воле по-прежнему полны веры в начатое им дело. Все это Таня узнала от Надежды Константиновны: часть пути они ехали вместе — Крупская направлялась в Шушенское.

Они решили написать Ленину, как только Таня немного придет в себя после утомительной дороги.

Поселились они на разных квартирах, но хозяйство вели общее и дни проводили вместе. Ольга Михайловна все свои свободные часы бывала с ними.

Исправник разрешил Тане врачебную практику — это были ее первые шаги на новом поприще. Участие, чуткое внимание к людям привлекли к Тане много сердец.

Устроившись и оглядевшись, Таня возобновила переписку с друзьями. Прежде всего письма были отправлены в Дворики и в Шушенское.

Первый год в глухом сибирском селе, где все, начиная от учителя и кончая сельскими заправилами, смотрели на ссыльного косо, а то и враждебно, где природа, несмотря на ее дикую красоту, казалась чужой, вдали от привычного дела, от семьи, от друзей, — этот год был для Ленина самым тяжелым, но и самым плодотворным: работа над книгой подходила к концу.

Письма из Москвы и Питера шли бесконечно долго, свидания с друзьями, расселившимися в округе, были запрещены…