Шрифт:
— Спасибо. Теперь для меня все ясно. Не знаю, чем и отблагодарить вас, — взволнованно сказал Викентий.
— А ведь оно так всегда и бывает с талантами. Творят, не ведая что, а придет сторонний человек, взглянет да и объяснит таланту, что он сотворил. Главное — творение, а толкователи найдутся. Да что толкователи! А почитатели? Покоя душа народная требует, дорогой отец Викентий. Вы душу народную успокойте. Вас так превознесут, так возвеличат!..
— Это не так уж важно, — пробормотал Викентий. Впрочем, слова Филатьева вызвали к жизни незнакомое ему чувство. Он был польщен, нервная дрожь овладела им.
Филатьев проводил Викентия до двери, пожелал успеха.
Глава седьмая
Викентий ожидал увидеть дочь в том арестантском жалком виде, какой он нарисовал в своем воображении еще в Двориках: бледную, похудевшую, удрученную, в тюремном халате.
Какова же была его радость, когда он увидел Таню бодрой, веселой, одетой в обыкновенное платье.
Он бросился к ней, обнял, замер, бормоча: «Да как же так? Да зачем же ты это? — и осыпая поцелуями чуть-чуть осунувшееся лицо. — Что ты наделала, Таня, что ты наделала?»
— Успокойся, папа, и сядем. У нас не так много времени. Это просто удивительно, как тебе разрешили свидание! Да еще в этой комнате и наедине. Как ты все это устроил?
Таня оглядывала темную низкую каморку, где заключенным разрешали свидания лишь в исключительных случаях.
— Это потом, потом, Танюша. Ты о себе, — торопился отец. — Что ты наделала, я спрашиваю?
— Ничего я, папа, не наделала. А ты мало изменился. Как ты живешь? — Она потерлась о его бороду. — Обо мне ты не думай, это не так уж страшно.
Отец с удивлением воззрился на дочь. Она сидела, спокойно улыбаясь, уверенность звучала в ее словах. Никак не походила она на арестантку!
— Как не страшно, глупая? Ты вспомни, где мы сидим!..
— Недолго я буду здесь. Меня, вероятно, сошлют в Сибирь. Флегонт уже там, — с грустью добавила Таня. — А впрочем, и Сибирь не так страшна. Там много наших людей, замечательных людей, папа.
— Ты и Флегонта считаешь замечательным человеком? — Викентий возмущенно фыркнул. — Помилуй, Танюша! Он оказался отъявленным бунтовщиком!
— Он следует своим убеждениям.
Викентий уловил в тоне дочери холодность и отчужденность.
— Убеждения! Шесть лет ссылки за эти убеждения…
— И у меня те же убеждения, папа. Я тоже подбивала мастеровых на забастовки и демонстрации и оскорбляла ходынского царя… Я заодно с Флегонтом.
— Заодно?
— Я с ним не только заодно, я и он — одно, — твердо вымолвила Таня и хоть смутилась от этого признания, но глаз своих не отвела от изумленных глаз отца.
— То есть как так одно? — возвысив голос, спросил он. — Я не пойму…
— Ну, мы просто любим друг друга, и я выйду за него замуж.
— Опомнись, Танюша!
— Это давно решено, — спокойно ответила Таня.
— Решено — без меня? — возмутился Викентий.
Таня смолчала. Сказать ему, что они не нуждались в его согласии, она не хотела: «К чему?»
— И тебе, конечно, — продолжал Викентий, — некогда было подумать об отце, о том, как он отнесется к этому? Э, да что тут говорить! Но, Танюша, ведь тебя с ним так много разделяет! Ты по-другому воспитана, и вообще вы разные люди…
— Нас ничего не разделяет, папа. Ты бы не узнал его теперь. Такой он стал умница, так много читает, так много работает. И так любит меня.
«Еще бы не любить! Губа у молодца не дура», — подумал Викентий. Его не особенно расстроило сообщение Тани: «Любит! А сам попал на шесть лет в Сибирь… За это время может произойти всякое. Девичья память авось коротка!»
— Он тебя любит, не сомневаюсь, — сказал он. — А ты?
Таня безмолвно качнула головой. Потом сказала:
— Помоги мне.
— Не понимаю, Танюша.
— Если у тебя есть друзья, которые устроили свидание, попроси их, чтобы меня послали туда, где Флегонт. Я очень прошу…
— Хорошо, — с усилием ответил Викентий.
— Ты сделаешь это?
— Да. Не надо плакать, Таня…
— Я не буду… Мне так жаль тебя!
В коридоре шагал часовой.
— Ты, конечно, защищаешь себя на допросах? — спросил Викентий.
— Нет, я просто молчу.