— Недолго ты их учил! — со смехом вставил Николай.

— Вы повторяете слова Сашеньки Спировой, — возразила Ольга Михайловна, с любопытством рассматривая писаря.

— А я ее очень давно знаю.

— Ну, тогда все понятно. Только и вы и она не правы. Не все забывают грамоту. Некоторые учатся и дальше. Вот Сережа, Николай да и вы сами… Вы же не все забыли? А кто в вас это вложил? Школа. Кстати, Сережа, как твои дела? Ты ведь вчера ездил к воинскому начальнику.

К сельскому труду сердце Сергея не лежало. Если Петр был жаден к земле и к работе на ней, если старший брат Семен делал все равнодушно — лишь бы сделать, не чувствуя к работе ни особенной охоты, ни особенного отвращении, Сергей ненавидел вечные разговоры о земле, десятинах, аренде, о парах, пахоте, навозе… Все одно и то же.

Его увлекал пример дяди Флегонта. Ему тоже не терпелось вырваться из села. И вот мечта осуществляется: прошлой осенью его призвали, определили годным и сказали, что отправят во флот. Но через неделю Сергей простудился: хватил на гулянке холодного квасу и свалился на всю зиму.

Вчера он был в воинском присутствии и получил отсрочку до очередного призыва.

Больной Иван даже порозовел от радости, узнав, что сына возьмут и — не просто в солдаты, а во флот. Он как-то видел в Тамбове матросов: одежда их Ивану понравилась — складная, добротная; жалованье, говорят, платят флотским хорошее и каждый день выдают по чарке водки.

— Сказали: возьмем осенью, — весело ответил Ольге Михайловне Сергей. Был он черен, словно цыган. Сторожевская порода проступала во всем: в широкой кости, в крутом подбородке и в серых холодных глазах. И зубы у него были, как у деда, — большие, ровные, белые. — Я уж думал: ну ка признают из-за этой проклятущей хвори негодным. Ничего, обошлось. Теперь я и заморские страны погляжу.

— Вот видите, — сказала Ольга Михайловна Волосову. — Вот видите, что с ним сделала школа: он уже и о заморских странах мечтает.

— Ну, таких, как Сережка, двое-трое на тысячу. Стоит ли из за них морочить себе голову?

— Стоит, стоит! — убежденно проговорила Ольга Михайловна.

— А впрочем, это я к слову. Есть желание — учите, — согласился Волосов.

— И буду учить.

Посидели еще немного. Разговор не клеился. Настасья Филипповна, казалось, только и ждала, чтобы Николай и его компания поскорее убирались. Поняв это, Николай распрощался. С ним вышли все.

На улице Сергей задержал Волосова.

— Дело есть, — шепнул он, — я тебя тут подожду.

Волосов дошел с Николаем до волостного правления, простился и пошел обратно.

— Что такое? — спросил он Сергея.

— Меня вызывала Татьяна Викентьевна. Сказала, что в субботу ждите Флегонта в Двориках.

— Иди буди Листрата, — заторопился Волосов.

— А не поздно?

— Теперь, брат, такое время, что не до сна. Иди!

— Что будем делать в такую пору?

— Надо думать, куда девать Флегонта.

— Мы решили: поживет на погосте в сторожке. Туда теперь никто не пойдет. Дед спит, а поп туда один не ходит.

— Иди!

— Костя!

— Ну?

— А какое такое время приходит?

— Вот увидишь — воскресная сходка многое решит.

— Не пойдут же наши Улусова жечь?

— Кто, брат, знает. Может, и пойдут. Не сейчас, так потом. Каша, брат, заваривается.

— Дай бог! Я пошел. Где тебя искать?

— На задах, в вашем омете, там посижу.

— Ладно. Мы скоро.

Сергей ушел. Волосов направился на зады.

Этот вечер, ночь и день, последовавшие за ними, были полны самыми удивительными происшествиями.

Село дремлет в непроглядной весенней тьме. Вокруг — вспаханные и засеянные поля. Едва приметное движение теплого ночного воздуха колышет верхушки лозняка — кусты его, словно островки, в этом беспредельном молчаливом пространстве. Тихо… Ничего не слышно, кроме еле-еле уловимого шелеста листа. Выйдешь сюда, и тебя со всех сторон охватывает молчание, ты погружаешься в него, будто в теплую густую массу.

Ты слышишь биение своего сердца, свое дыхание, стараешься ступать тише, хотя и без того ноги не производят никакого шума. Ты идешь, будто по ковру, — то ли мягкая трава под тобой, то ли не успевшая высохнуть земля.

Вот ты удаляешься от кустов, где еще ощущается какое-то движение, останавливаешься, напрягаешь слух, стараешься уловить хоть какой-нибудь звук и чувствуешь, как сам растворяешься в волшебной тишине — словно зачарованное царство застыло под звездами, струящими жидкий свет.