Викентий поцеловал ее.

— Ей-богу, папа, — со смехом сказала Таня, — хоть бы ты в карты, что ли, играл. Или за Ольгой Михайловной поухаживал. Ты нравишься ей…

— Перестань говорить глупости. Я священник, ты забыла? — сурово возразил Викентий. «Нравлюсь?» — подумал он, а вслух, как бы отвечая на свои сомнения, проговорил: — Можно не пить, не играть в карты, не ухаживать за женщинами и быть рабом греха. Это страшнее всех других грехов.

— Да, это так, — рассеянно отвечала Таня. — А Ольга Михайловна тебе нравится?

— Таня, я бы попросил тебя… — Викентий чувствовал, как его лицо медленно заливается краской смущения.

— Если бы ты захотел, она пошла бы за тебя замуж, — с грустью заметила Таня. — И так бы это было хорошо. Я так ее люблю!

Викентий порывистым движением отодвинул стул.

— Я тебе уже сказал, — дрожащим голосом выговорил он. — Я тебя просил… — И вышел из столовой.

Вот тут-то Таня и поняла все, и так ей стало жаль отца и так тяжело сделалось на сердце, что она расплакалась.

Вошла Катерина и сказала, что Таню спрашивает Ольга Михайловна. Таня привела себя в порядок и вышла. Ольга Михайловна ждала ее в саду.

— Маленький у нас сад, но я не променяла бы его на улусовский. Здесь мне все так дорого.

— Только сыро очень! — Ольга Михайловна зябко повела плечами.

— Как у тебя дела со школой?

— Понимаешь, вдруг вваливается лавочник и на самом почтительнейшем диалекте выражает желание помочь. Предложил в кредит железо, гвозди и все что надо.

— Это не без участия моего отца, а может быть, и Николая, — рассмеялась Таня. — Николай в тебя влюблен — ты знаешь?

— Если его любовь выражается таким образом, я просто счастлива. Лавочник извелся в любезностях. Он сказал, что скоро я получу приговор сходки о покупке леса для строительства.

— Будущий свекор задабривает будущую сноху, — посмеивалась Таня, — а потом будет бить ее рогачом.

— Мы отложим помолвку, по крайней мере, на год, — отшутилась Ольга Михайловна. — Пусть сначала школу построит, а потом можно будет нос натянуть и свекру и жениху.

— Давай сядем, — Таня подвела приятельницу к скамейке около шалаша, где летом, охраняя сад, спал Листрат. — Скажи откровенно, как на исповеди… Пойми, это очень важно.

Ольга Михайловна поняла, о чем хочет говорить Таня.

— Послушай, ты знаешь, как и почему папа стал священником?

— Да.

— Ты можешь спасти его, — горячо проговорила Таня. — Он так запутался…

— Что я должна сделать?

— Любить его. Сказать ему об этом. Ты знаешь, он любит тебя.

— Нот, не знаю, — солгала Ольга Михайловна. — Но это но меняет дела. Ты же понимаешь, что он…

— Не может жениться? Да, пока он в рясе. Надо, чтобы он снял рясу.

— Бог с тобой! — удивилась Ольга Михайловна. — Что ты говоришь!

— Если ты его любишь и желаешь ему и себе счастья, заставь его снять рясу.

Ольга Михайловна покачала головой.

— Нет, — сказала она после раздумья. — Этого я не хочу делать. Это дело его совести. Ты же сама говорила о свободной совести. Да я еще и не знаю, люблю ли Викентия Михайловича. Нет, не знаю…

— Господи, какой же ты сухарь, Ольга! — Таня страдальчески наморщила лоб. — Пойми, он опутан суевериями и страхами, которые гроша не стоят, но вяжут его по рукам и ногам. Разруби их!

— Пусть сам найдет силы разрубить…

— Что у тебя за сердце? — Таня не скрывала раздражения. — Ты доживешь свой век черствой старой девой!

— Нет, я никогда не буду черствой. Просто я считаю, что человеческую совесть нельзя подстегивать. Совесть не любит чужих прикосновений.

— Где это ты вычитала?

— Напрасно сердишься. Не я начинала этот разговор.

— Хорошо, окончим его. Только запомни: если ты хочешь, чтобы любимый тобою человек был счастлив и не погиб, — это в твоей воле. И в твоей воле сделать его несчастным навеки. Пойдем, тут и в самом деле сыро, я озябла.

Около калитки они холодно попрощались и разошлись.

Викентий в этот же час шел к Луке Лукичу. Он понимал, что творится в его душе, и решил навсегда привязать к себе. Лука Лукич был один в старой избе; он лежал, думал и вспоминал каждое слово сына.