При звуках имени казацкого главаря лицо предводителя дрогнуло, видимо, до него дошла одна из баек о запорожских колдунах, в которой упоминался Сирко. Однако продолжить энергично и бессмысленно протестовать это шляхтичу не помешало.

– Це произвол. Не маете права. Я буду скаржиться (жаловаться) крулю.

– Маю, маю. В мене сабель больше, – откровенно ухмыльнулся характерник. – Та й высокоповажный пан не скажет, куда ци корабли плывуть?

Рука толстяка, сжимавшая саблю, побледнела, глазки сверкнули молниями из-под скрывших их почти совсем слоев жира. Отвечать на вопрос атамана ему не хотелось. Поставки продовольствия злейшим врагам могли серьезно ослабить положение Любомирских и фатально аукнуться ему самому.

– Так що никуда жаловаться нихто не буде. Прошу пана отдать мне саблю.

Стоявшие за спиной предводителя два более бедно одетых шляхтича дружно бросили свои куда более скромные клинки на палубу, а вот у него самого с этим возникла проблема: кисть руки не хотела расставаться с родовым оружием. Не способствовали успокоению доверенного лица Коронного гетмана и посыпавшиеся как из рога изобилия комментарии сечевиков в его адрес. Крайне неполиткорректные и невежливые. Уже предвкушавший допрос наверняка много знающего об интригах при польском дворе человека, Сирко с пониманием отнесся к трудностям пленника и подождал, пока тот смог наконец разжать кисть правой руки. Захват зерновозов прошел без крови, об утонувшем-таки незадачливом беглеце со второй баржи никто не вспомнил.

За ночь зерно с насадов сгрузили на чайки, а пусковые устройства и ракеты перекинули в обратном порядке. Перегружали его на чайки не только поляки, кроме главного, тот удовлетворял любопытство Сирка, но и сечевики – время поджимало. Принципиальные противники мирного труда, в случае необходимости – для войны или грабежа – они умели работать с невиданными трудолюбием и скоростью. Неожиданная же добыча пиратов радовала: в голодные времена зерно стоило дорого. А вот грузили на баржи тяжелые ракеты казаки уже сами, без поляков. Таскали мешки или смертоносные снаряды сечевики весело и зло, с многословными, совершенно неприличными комментариями, успевая еще подгонять никуда не спешивших польских хлопов, причем не только словесно, с обещанием батогов или купания в Висле, но и пинками. Попытавшиеся было сначала приберечь силы хлопы, забегали как наскипидаренные.

После разгрузочно-погрузочных работ произошло еще одно неприятное действо. Сменившиеся на зерновозах экипажи еще и кроме предводителя обменялись одеждой. К взаимному сильному неудовольствию: поляков не радовали вонючие от антинасекомной пропитки, латаные-перелатаные тряпки сечевиков, казаков – доставшиеся им с трофейной одеждой вши. Высокоповажному пану повезло: человека его комплекции среди вышедших в поход на Гданьск не было. На любом из них его одежда смотрелась бы странно и неестественно.

Почесывание переодевшихся товарищей вызвало у сохранивших походную одежду приступ веселья и волну, нет, девятый вал довольно издевательских шуток. Особенно прикалывались над наказным атаманом, имевшим очень подходящую для этого фамилию. Сирком на Малой Руси обычно называли дворового пса, кабысдоха.

– Глянь, глянь, як чеше. От-от дырку протрет.

– Иване, а ты зубами их хватай, тебе так удобнее буде.

– Семене, а ты чего чешешься? Ты ж уж, а не пес.

– Иване, Иване, ногой попробуй. За ухом тебе же ногою привычнее.

Попавшие под словесный обстрел вяло отбрехивались. Спокойно отнесся к соленым шуткам над собой подчиненных и наказной атаман. Люди без чувства юмора на выборные должности в пиратском братстве Северного Причерноморья не попадали.

Сирко в перегрузке не участвовал, увлекся допросом разряженного попугаем шляхтича. Ясновельможному Любомирскому хватило соображения назначить в такое сомнительное дело, как торговля с врагом, умного руководителя. Сразу поняв, что колдуна впрямую обмануть нелегко, а разоблачение чревато крупными неприятностями для него лично, поляк честно отвечал на все вопросы. А знал он много, в том числе именно потому, что был умным и образованным. По иронии судьбы польская и литовская шляхта, уверенно ведшая страну к национальной катастрофе, была наиболее образованным правящим классом в Европе. Увы, это как раз тот случай, который характеризуют «не в коня корм». Шляхта преисполнилась чувством собственного величия и с пренебрежением смотрела на всех вокруг, теряя адекватность в восприятии мира.

Университеты университетами, но первым делом пан попросил характерника не губить его истинно христианскую, католическую душу – наверное, слышал о собеседнике что-то совсем уж страшное и связанное с нечистой силой. Век Вольтера и Дидро еще не наступил, даже католическая знать искренне верила в Бога и… его антагониста. На что атаман легко согласился. Со спокойной душой отдававший приказы о массовых казнях, Иван никогда не имел склонности к мелочному садизму и славился как человек благородный даже у татар и поляков. Мужественно встретивший смертельную опасность на палубе, поляк в беседе один на один «поплыл» – непрерывно потел, не мог полностью скрыть дрожь в пальцах. Однако больше, чем потом, от него разило страхом, при всех потугах это стыдное для шляхтича чувство не показывать.

Будучи одним из доверенных лиц очень важной политической фигуры, Ежи Ковальский много знал, а еще о большем догадывался. В том числе и о том, чего знать не мог. Мысленно посомневавшись, Иван решил отпустить и его, а не тащить с собой в Гданьск и не отправлять с зерном на Русь. Недавно оскорбленный ясновельможным паном Станиславом Ежи охотно пошел на сотрудничество с казацкой разведкой. За что и получил сразу немаленький гонорар: вопреки обыкновению, для походов на врага у Сирка имелась при себе большая сумма в золоте. Поэтому допрос затянулся дольше погрузочно-разгрузочных работ.