Юрьенен Сергей
Шрифт:
— Il est fou… [80]
Алексей открыл дверцу, вышел. Позади вдоль линии асфальта одноного стояли урны, на каждую опрятно вывернут пластик мешка. Со стороны водителя дверца хлопнула.
— Зато теперь тебе охота жить.
— Ладно! — ответил Люсьен, — писатель!.. Фёдор Николаич… Что будем делать?
Стоянка уходила в рощу, вдоль аллеи вкопаны столы и скамейки. Все удобства, включая печки для гриля. И никого. Справа проносились тёмные машины — изредка и словно сами по себе. По обе стороны автострады красноватый туман растворялся над полями сахарной свеклы. Было душно. На горизонте полыхала неоном станция обслуживания.
80
Он сошел с ума (франц.).
— Сходим. A clean, well-lighted place? [81]
— Давай.
Слишком светло, не очень чисто. Поставив на пол огромный кассетник, за столом накачивалась пивом молодёжь, бледная и отрешённая. Девушки были в майках без лифчиков. Ярость сортирных рисунков была такова, что соответствующие дыры вожделений местами сквозили, пробитые уж неизвестно чем — отвёртками? — сквозь треснувший пластик. Юный итальянец их обслужил. Они вышли к бензоколонкам. Отхлебнув пива, Люсьен посмотрел на пластмассовый стаканчик у Алексея в пальцах.
81
Туда, где чисто и светло? (англ).
— Кофе на ночь?
— Привычка.
— Почему ты, собственно, работаешь ночами?
— Ибу, — ответил он, что по-французски значило «сова».
— Не сова ты, а мизантроп.
— Кто — я?
— Не любишь ближнего, как самого себя.
— Может быть…
— Потому что себя не любишь.
— Тоталитаризм.
— Нет. Эмиграция. Все вы такие, эмигранты, — папаша Мацкевич тоже, а он социализма в Польше не застал. Это ваш комплекс неполноценности.
— Нет у меня никакого комплекса… — Со стаканчиком в руке под звёздным небом этой ночи, которая и посреди бельгийских полей давала иллюзию родного места, Алексею так и казалось. — Там я себя эмигрантом чувствовал больше.
— В России?
Автоматически он поправил западного невежу:
— В Союзе Советских…
— Да, но почему?
— Всё там чужое было, mon ami. И не безразлично чужое, как неон или эта вот ракушка SHELL. Агрессивно враждебное.
— Ничего своего?
— Ничего. Кроме смутной мечты.
— О чём?
— Об ином.
В круг света въезжали неожиданные люди, заправлялись, бросив на них, стоящих, безразличный взгляд, входили расплатиться, убывали. Группа молодёжи вышла, опрокинула урну, погрузилась в открытый американский «кадиллак», выкрашенный в безумный розовый цвет, и уплыла в ночь, предварительно разбив за собой об асфальт бутылку с пивом.
— Тогда, наверное, я тоже эмигрант.
Алексей качнул головой.
— Ты нет…
— Внутренний — я имею.
— Нет. Вы эскаписты.
— Какая разница? Вы бежите, мы бежим…
— Но в разных направлениях.
— То есть?
— Вы — от, мы — к.
— К?
— К.
— К чему же это?
— Предположительно к себе. К России.
Он засмеялся.
— Ладно. Идём chez nous… [82]
За время отсутствия на стоянке вырос гигантский трейлер, на борту надпись «Лондон — Вена». Водители в роще готовили ужин. Жаровня озаряла их, обнажённых по пояс, мускулистых. На столе светился огонёк транзистора, вместе с запахом мяса доносилась музыка — из фильма «Третий человек».
82
Домой… (франц.).
Они разложили сиденья и легли. В бутылке плеснуло виски.
— Будешь?
— Спасибо, — отказался Алексей, и Люсьен устроился с бутылкой повыше. После каждого глотка он её завинчивал.
— Спишь?
— Нет…
— Ты когда-нибудь занимался любовью с мужчиной?
Люсьен смотрел ему в лицо. В машине вдруг стало тесно. Алексей усмехнулся:
— Стрейт. [83]
— Straight, — повторил Люсьен… — Звучит самодовольно. Нет? Прямо как credo какое-нибудь.
83
Здесь: гетеросексуален.
В джинсах вдоль голеней, где волосы, ноги у Алексея зудели от пота — и в промежности тоже. Было жарко и душно. Сигаретный дым с неохотой вылезал из машины.
— Или, — сказал Люсьен, — ты против принципиально?
— Почему же? Жизнь многообразна.
— А ты в ней сделал выбор. Я, дескать, straight. И всё тут.
В ситуации выбора Алексею пришлось оказаться только раз — в Москве. Когда, оставшись на ночлег, его шокировал сбежавший от жены приятель детства: «Может, поебёмся?». А его тогдашняя любовь была в отъезде. Обычная разлука, первая любовь. Как это было всё давно. Какие же мы старые, всё ещё считаясь молодыми. Какая долгая на самом деле эта жизнь.
Он усмехнулся.
— Ничего смешного, — сказал Люсьен. — Однажды я тоже сделал выбор. Я не рассказывал? Сел в Турции в рефрижератор. В пустыне было дело. Когда я в Катманду бежал. Двое в кабине. Как вон те… Шофёр со сменщиком.
— Ну?
— Изнасиловали.
— Нет?
— Да, друг. Брутально. До самого Непала срать потом не мог. Голодный шёл. Афганистан, Пакистан, через всю Индию. Ничего не ел, только курил. Гашиш. Смотрел «Midnight Express?» [84] . Вот такие же, как тот надзиратель. Жутко агрессивные. Не хочешь?
84
«Полуночный экспресс» (англ).