— Откуда? Только розовые.

— Мы ж оптимисты по специальности!

Александр вынул свои:

— Зеркальные подойдут?

— Ну-к…

Комиссаров примерил, дав коллегам повод:

— Прямо Джеймс Бонд!

— Точно! Вылитый цэрэушник.

— Зато не уголовник. Спасибо, Андерс. — Комиссаров вынул из сейфа полбутылки коньяка. — Глотнуть не хочешь? Ну, смотри.

Допив бутылку, он стал жевать орешек, который тоже хранился в сейфе.

— Кардамон. Перегар отшибает…

— Расслабься, — посоветовал ему коллега. — Никто от тебя не сбежит. Свободу в соцстране не выбирают.

— Разве что по пьянке, — сказал другой.

Комиссаров запер пустую бутылку в сейф и присел на дорожку — по русскому обычаю. Все тот же московского пошива пиджак со свежеоторванной пуговицей, индийские джинсы и полуботинки на резиновом ходу. Зеркальные очки и твердый подбородок.

Коллега прыснул:

— Дан приказ ему на Запад…

Комиссарова это не рассмешило:

— Вам тоже дан — держать Москву. И помните мои слова: «Справа опасности нет».

Встал со стула и взял паспорта:

— Андерс, вперед!

Горкомовский шофер проснулся, когда ему надвинули на нос кепку.

— Куда?

— На Киевский.

Шофер включил зажигание, бензин оказался на нуле. Выругался — и носом пошла кровь. Зажимаясь обрывком газеты, шофер побежал с канистрой одалживаться.

Элегантная «Волга» изнутри была запятнана грязью и подозрительно затертыми следами — неужели кровь? На желтой обивке потолка темнели полумесяцы — отпечатки каблуков? Александр подобрал с резинового коврика обрывок гитарной струны — басовой?

— Что это?

Комиссаров вынул из кармана плаща обломок сигареты.

— Не в курсе?

— Нет.

— Сегодня под Москвой имел открыться неофициальный рок-фестиваль. Со всего Союза посъезжались рокеры. Советский, понимаешь ли, Вудсток хотели учинить.

— И что случилось?

— Идейный противник не прошел. — Комиссаров подавил зевок. Электрогитары оказались бессильны против «калашей».

Александр не поверил:

— Вам что, и автоматы выдавали?

— Ребятам из дивизии Дзержинского. Нам, к сожалению, нет. — Он потрогал под очками свой фонарь. — Иначе пленных бы не брали…

— Что в нем подрывного, в роке?

— Не понимаешь?

— Нет.

— Инстинкты низменные развязывает. Ниже пояса которые… Как, дядя Коля, баки?

— Залил.

— А нос?

— Кровит, гад, — гнусаво отозвался шофер. И вне какой-либо логичной связи в сердцах добавил:

— Скорей бы, блядь, война!..

Так и погнал через залитую апрельским солнцем Москву — меняя руки попеременно: одной крутил, другою зажимал.

Поезд стоял на левом крайнем пути — уходя из-под свода вокзала далеко на солнце.

Спецпоезд Дружбы — не обычный экспресс в Будапешт, не «Тиса» и не «Пушкин». Литерный! Цельнометаллический. Сияющий и в сводчатой сумрачности. Вводящий в робость людское суетливое подножие. Составленный из вагонов международного класса — с рельефными, свежеотмытыми и непривычно нарядными гербами СССР, с французскими надписями на боках: «Wagon-lit».

Заграница сбывалась на глазах, и это было не вполне реально. Это было — кружится голова, и спазмы в горле, и все плывет. Что вот сейчас он Андерс — поднимется в одну из этих капсул и…

Ковровая дорожка коридора. Зеркальность лакированных панелей отражает вдаль уходящий блеск латуни. Откатываем дверь и входим в двухместный номер с умывальником и баром.

Александр поставил сумку на бордовый бархат, снял и повесил на лакированные плечики свой плащ.

Он опустил окно.

Под бортом шевелилась масса, с той стороны перрона ограниченная дощатым забором. Обычным таким — некрашеным и светло-серым на солнце. К вокзальной железной стене забор, по замыслу, примыкал вплотную, но доски в том месте были выбиты. Озираясь, в лаз ныряли парни — для закулисного распития «на посошок». В виду заграницы отъезжающие были одеты празднично и налегке. Провожающие в силу шестимесячной инерции и недоверия к весне еще донашивали зимние пальто; впрочем, уже в расстегнутом виде. Припекало так, что кое-кто мастерил из газет солнцезащитные пилотки. Среди взрослых трезвых не было. Какие-то девчонки в этой сутолоке упрямо пытались раскрутить хоровод.

— И все они в Венгрию?

Комиссаров закурил и выдул дым за окно.

— А что?

— Речь в свое время шла про творческую молодежь…

— Чем она не творческая? Те трое лбов, вон видишь, из дырки вылезают? — он показал, — «Веселые ребята». Музыкальный ансамбль. Представляют художественную самодеятельность тяжелой индустрии столицы. А легкую ее промышленность — наш танцевальный коллектив. «Звездочки»…

Внизу их было немало, «звездочек» — от пионерок до бывалых девиц, оформившихся за границу, как на танцы в окраинном парке культуры и отдыха. У забора одна особняком — слегка расставленные ноги в алых сапожках на высоких каблуках, светлый длиннополый плащ, перехваченный в талии, рука на бедре. Особа затягивалась прощальной сигаретой — длинной, тонкой и с белым фильтром. Белая крашеная прядь скрывала выражение лица, но красный ее рот имел отчетливый рисунок — презрения.