Она прикусила свой болтливый язык. Это было больно и разозлило ее так же, как она разозлила этого неверного. Она вздернула подбородок.

— Мое имя Феофано, — сказала она, — но меня называют Аспасией.

— Но… — начал мавр.

Монах ничего не сказал.

— Да, — сказала Аспасия. — Всех нас в Городе зовут Феофано; это самое любимое имя. Та Феофано, которую ты знаешь, — царевна, моя госпожа.

— Я видел тебя с ней, — сказал монах. — Меня зовут Герберт, я из Ориньяка в Галлии. Я служу его святейшеству, а с недавних пор его величеству.

Аспасия прищурилась.

— Так это о тебе так много говорят «Маленький златоуст»!

— Не так уж и мал, — сказал он, вытянувшись во весь рост. Ростом он был невелик, но все же выше, чем она. — А что касается языка, то я не сказал бы, что он золотой, но при случае двигается быстро. Было бы полезно еще немного поточить его на логике. Ты случайно не разбираешься в логике?

Он сказал это так вкрадчиво, с такими просительно распахнутыми глазами, что она с трудом удержалась от смеха.

— Нет, в этом деле я тоже только ученица. Меня увлекает грамматика и завлекают новые слова.

— Я всегда интересуюсь новым, — сказал он, — Исмаил мог бы многому научить меня, но не хочет. Он говорит, что он плохой учитель. Это не так. Он просто забывает, что взялся обучать. Он перестает объяснять и продолжает заниматься своим делом, но если ученик не глуп, он учится, наблюдая, что делает замечательный мастер.

— Если, конечно, он знает, чему хочет обучаться, — сказал Исмаил с иронией. Он поднялся с изяществом человека, выросшего в стране, не знающей стульев, и поклонился обоим:

— Если мой брат простит меня, если госпожа позволит, я должен покинуть вас. Меня ждут там, куда не следует опаздывать.

Герберт сказал что-то приличествующее случаю. Аспасия не нашлась, что ответить. Мавр удалился с достоинством, и его уход не совсем походил на бегство.

— Бедный Исмаил, — сказал Герберт. — Он не знает, как вести себя с христианскими женщинами.

— Однако он неплохо выходит из положения, — заметила Аспасия.

Герберт улыбнулся.

— Однако ты совсем сбила его с толку. Ты его так удивила, что он говорил то, что думал. Для мавра это невероятно.

— Надеюсь, он переживет этот позор, — сказала она.

— Скорее всего, — сказал Герберт. — Я должен покаяться. Мне ваш разговор доставил удовольствие сверх всякой меры.

— Я заметила. — Аспасия встала, возможно, не так грациозно, как Исмаил. — Мне уже давно пора быть в другом месте. Ты часто приходишь сюда?

— Впервые за долгое время, — ответил Герберт. — Можно бы чаще, если бы было с кем поговорить о чем-нибудь интересном.

— Может быть, так и будет, — сказала Аспасия.

Уходя, она оглянулась. Герберт сидел на том же месте с резцом в руке, усердно совершенствуя свой глобус.

После знакомства с Гербертом Аспасия видела его почти каждый день то ожидающим папу или императора, то поющим в часовне. Пару раз она встретила его в саду, и они побеседовали на глазах языческого божка, выглядывавшего из кустов. Но мавра она видела только однажды, мельком, быстро удаляющимся. Казалось бы, какое ей дело до дерзкого мусульманина, но он, вопреки всему, тревожил ее мысли. И это было странно.

Она до сих пор иногда просыпалась в слезах, явственно чувствуя себя на сносях и зная, что Деметрий сейчас исчезнет за той дверью. Она знала во сне, что это сон, и все равно пыталась удержать его. Вскоре после встречи в саду ей опять приснился этот сон. Как всегда в этом сне, она безнадежно тянула к нему руки. Он взглянул на нее, но это было чужое лицо. Смуглое, тонкое, горбоносое, с густой черной бородой. Она закричала — от ужаса или от неожиданности, она не знала. Прибежала Феофано и стала успокаивать ее. Прежде Аспасия не любила, когда ее утешают, и быстро брала себя в руки. Сейчас она никак не могла остановить слезы. Она плакала, пока не заснула снова. Благодарение Богу, это был сон без сновидений.

Утром она злилась на себя, как будто была виновата. Феофано ничего не говорила ей, словно о чем-то догадалась. Аспасии больше не снился Деметрий. Но она не могла перестать думать о презренном мусульманине. Она думала о нем с восхищением.

Она пыталась уговорить себя. Разве она не видела арабских врачей в Константинополе? Один из них, Абд аль-Рахим, некоторое время обучал ее арабскому языку и медицине. Он был евнухом, а этот — со всей очевидностью, нет. Вот, собственно, и вся разница!