Герберт удивленно поднял брови, но, как она и надеялась, был слишком умен, чтобы задавать лишние вопросы. Он моментально отложил перо, закрыл чернильницу, убрал бумаги со стола. Он спросил ее, когда они уже поспешно шли по коридору:

— Твоя госпожа?

— Лихорадка, — ответила Аспасия.

Герберт ускорил шаг.

Где они разыскали мавра и что было после того, как они его нашли, Аспасия позже никак не могла вспомнить. Казалось, прошла целая вечность, но, когда они шли в монастырь, небо оставалось таким же тусклым и серым.

С сестрой-привратницей чуть не вышла заминка. Она бы, пожалуй, и пустила монаха, но Герберт уже откланялся и поспешил вернуться в свою теплую комнатку к императорским письмам. Но мавр в тюрбане, трясущийся от холода почти так же, как Феофано, поверг сестру-привратницу в полное недоумение. Аспасия развеяла его просто: она остановилась в воротах и придержала створку, пока он не прошел. Она не слышала увещеваний сестры-привратницы.

Мавр молча следовал за Аспасией. Потом она призадумается, приходилось ли ему когда-нибудь бывать в монастыре, тем более в женском. Сейчас она стремилась как можно скорее показать ему Феофано.

Там уже был какой-то врач, по виду смахивавший на мясника. Царевна лежала в постели, ужасающе бледная и слабая. Врач стоял в стороне, в слабо освещенном углу, и бормотал что-то невнятное по-итальянски. Аспасия не понимала, что он здесь делает.

Мавр, стремительно войдя вслед за ней, окинул комнату быстрым взглядом. Он ничего не сказал, но ноздри его раздулись. Он был как конь перед скачками, нервный и быстрый, целиком сосредоточенный на своей цели.

Он выставил итальянца так ловко, что тот даже не понял, как оказался за порогом, и дверь закрылась у него перед носом. Елена вышла с ним. Обычное для нее молчание стало вполне убедительным доводом, и вскоре итальянское бормотание затихло где-то у выхода.

Мавр склонился над Феофано. Мягкость его голоса удивила Аспасию, он говорил по-гречески прекрасно, может быть, немного слишком правильно. Он представился Феофано. Оказывается, он был врачом императора. Аспасия не задумывалась, кто он и кому из владык Рима служит, если вообще служит кому-нибудь. Ей было важно, что он из Кордовы и, значит, дело свое знает.

Через мгновение рука Феофано доверчиво сжимала его руку, глаза смотрели в его глаза, и она верила ему так, как никогда бы не поверила незнакомцу. Его взгляд стал теплым и удивительно добрым. Это был как будто совсем другой человек.

Помощника у него не было. Позже можно будет спросить почему. Аспасия вдруг обнаружила, что подает ему из ящика с лекарствами то, что он приказывает. Казалось, он воспринимал ее только как лишнюю пару рук. Это хорошие руки, подумала она. Хорошо выученные. Они знали, что ему нужно, иногда даже раньше, чем он спрашивал. Он воспринимал это как должное и ни словом, ни взглядом не выражал своего одобрения.

Он мог исцелить Феофано. Он осмотрел ее, назвал ей ее болезнь и сказал, улыбаясь:

— Я знаю это дьявольское порождение, и оно знает меня. Мое лекарство заставит его бежать, стеная, назад к своему хозяину. Оно горькое, но я смешаю его с медом и разбавлю вином. Теперь выпей, и попроси твоего ангела-хранителя помочь тебе.

Феофано выпила доверчиво, как ребенок. Она даже слабо улыбнулась — она, которая так недавно хныкала от малейшей боли или жара. Мавр проверил, хорошо ли она укрыта, и почтительно, как восточной царице, поклонился.

— Я снова приду утром, — сказал он, — с позволения госпожи. Если на то воля Господа, лихорадка пройдет. Это ведь уже не первый день, насколько я вижу?

Феофано покачала головой. Веки ее уже отяжелели, но она протянула руку и удержала его.

— Приходит и уходит, — сказала она медленно, как будто подыскивая слова. — Не беспокойтесь… Не надо волновать людей…

— Но, — сказал мавр, — если люди волнуются, они зовут меня. — Он осторожно опустил ее руку на покрывало. — Спи спокойно, моя госпожа, и выздоравливай.

Феофано кивнула. Она еще что-то хотела сказать, но сон одолел ее.

Аспасия сосредоточенно расставляла флаконы и пузырьки по местам в ящике. Она чувствовала, что мавр наблюдает за ней, что он хочет отобрать у нее ящик и сделать все сам. Но он стоял молча. Он был очень аккуратным: каждое гнездо в ящике было подписано по-арабски, а на бутылочках и пузырьках были соответствующие ярлыки.

Последняя бутылочка заняла предназначенное для нее место. Аспасия не стала закрывать крышку. Он еще должен уложить инструменты. Она подала ему ящик.

Он взял его с удивившей ее вежливостью. Однако голос его прозвучал резко:

— То лекарство, что я дал ей, дай ей в полночь, три капли, не больше, в ложке меда, смешанного с вином. Я навещу ее утром. Если она проснется и будет чувствовать себя нехорошо, разотри ей грудь и шею этим бальзамом и закутай в мягкую ткань. Дай ей понюхать бальзам, если захочет. Ей станет легче.