Феофано покачала головой.

— Тобой нельзя не восхищаться. Такой выбор сделала я, но ты превратила его в свой собственный. Поэтому я и думала, что ты можешь захотеть выйти здесь замуж. Чтобы окончательно скрепить все это.

— Мне не нужно, — ответила Аспасия, — у меня есть ты.

Феофано порывисто обернулась, что теперь бывало слишком редко, и обняла ее.

— Конечно, ты всегда будешь рядом со мной. Даже если ты передумаешь и захочешь стать герцогиней.

— Я буду помнить об этом, — сказала Аспасия.

Она помнила об этом, когда спешила по улицам к дому Исмаила. Хотя было темно, и ее путь освещали только звезды, и ее не сопровождал слуга, она не боялась. Безрассудство, может быть. Исмаил так и скажет, когда она придет к нему. Но, даже если кому-то и приходило в голову обратить на нее внимание, ей не угрожало ничего страшного, разве кто-нибудь попытается ее облапать спьяна. Сегодня ее вообще едва ли кто-то видел. Она шла быстро и бесшумно, помня каждый камень на этом пути.

Вверху лестницы был виден свет, пробивавшийся из-под двери. Аспасия привычно отодвинула защелку и проскользнула в комнату.

Исмаил сидел за столом, как часто бывало, возле лампы, где горело ароматное масло с его родины. Видно, он недавно читал: перед ним лежала книга. Он подпирал голову рукой и казался спящим.

Но плечи его были напряжены, как не бывает во сне. Аспасия опустила руку на узел твердых мышц.

Под ее рукой напряжение проходило. Он глубоко вздохнул. Она молча гладила его по плечу.

Иногда он впадал в тоску. Особенно часто это бывало зимой. Он тосковал по своей солнечной Аль-Андалусии, откуда его изгнали, чаще всего, когда бывал болен или превозмогал болезнь. Так было почти всю эту зиму. Он тосковал и от этого раздражался.

Сейчас у него не было жара. Он дышал легко. Уже давно не кашлял, и Аспасия была готова перестать волноваться за него.

Он выпрямился, опустив руку.

— Прежде чем ты спросишь, — сказал он, — я уже пообедал. Съел все. И принял лекарство.

— Но ты не лег в постель, — сказала она. И, когда он вытаращил на нее удивленные глаза, добавила: — Да я просто шучу.

Он нахмурился.

— Кто здесь врач?

— Я. — Она уселась ему на колени, с печалью заметив, какие они костлявые, но тепло и его близость были приятны. Она обвила руками его шею. Он не рассердился. Она улыбнулась.

— Я думаю, мы можем считать, что ты выздоровел.

— Насколько это вообще возможно в этой отвратительной стране.

— Это Италия, — сказала она. Она пригладила его растрепанную бороду. — Плохая была зима. Но она прошла. Теперь у нас мир, и погода стала теплее. Может быть, будет достаточно тепло даже для тебя.

— Для меня здесь не бывает достаточно тепло.

Он явно был в дурном настроении. Она напомнила себе, как волновалась, когда он целую неделю был так болен, что даже не мог быть язвительным, как обычно; так болен, что мог только лежать и позволять ухаживать за собой. Недавно утром, когда жар спал, он прикрикнул на нее, она чуть не завопила от радости, поняв по этому признаку, что он пошел на поправку.

С тех пор он постоянно ворчал, испытывая ее терпение.

— Жаль, что я не твоя мать, — сказала она, — а то я задала бы тебе хорошую порку.

Он надулся.

— Ты долго жалел себя, — продолжала она. — Может быть, пора заняться чем-нибудь другим?

Поднимаясь, он поставил ее на ноги, что с его стороны было большой любезностью. Он мог бы просто столкнуть ее с колен.

— Если я тебе надоел, почему ты не оставишь меня в покое?

— По привычке, — сказала она. Она села на кровать, поджав ноги. — Ее величество хочет выдать меня замуж. Разрешить ей?

— И кто же захотел взять тебя замуж?

Он не имел в виду ничего обидного. Она это прекрасно знала. Но она устала. Она нянчилась с ним всю зиму и не услышала ни слова благодарности.

— Ты удивишься, — сказала она, растягивая слова. — Герцога Генриха изгнали, но есть еще герцог Карл. И маркграф Хедбальд. И господин Шенберг, и еще…

— Ну так выходи, — буркнул он. — Выходи за них за всех.

— Я не могу. Я же не мусульманка.

Он злобно блеснул глазами. Она ответила ему таким же злым взглядом.