Аспасия, одетая и под покрывалом, с сожалением глядя на заманчивый бассейн, нагнулась, чтобы поцеловать гладкий лоб. На лице Феофано мелькнула тень улыбки.

— Передай привет мастеру Исмаилу, — сказала она.

— Как всегда, — отвечала Аспасия.

Частью повседневной жизни, не вызывавшей вопросов, было теперь то, что около полудня, если не было срочных дел, Аспасия отправлялась помогать врачу. К тому же с недавних пор у нее появились собственные пациенты, предпочитавшие иметь дело с женщиной, а не с язычником; в основном это были придворные, но были и городские жители, обращавшиеся к ней по мере того, как ее имя становилось все более известным.

Сегодня пациентов было много. В любое время года бывают свои болезни, а этой весной распространилась лихорадка. Пришел и стареющий красавец за средством для ращения волос, две хихикающие девчонки за приворотным зельем, множество народу с воспалением глаз, насморком, ожогами и переломами и два идиота, подравшиеся на ножах. Аспасия зашила им раны и отослала, присев ненадолго, чтобы отдохнуть.

В каждом городе, куда они прибывали, Исмаил сразу же подыскивал себе помещение с комнатой для приема больных и спальней. Феофано никак не могла убедить его пользоваться ее гостеприимством. В Аахене его комнаты находились недалеко от дворца, одна над другой, в доме, который, как утверждала хозяйка, принадлежал великому Роланду, умершему в Ронсевале.

— Я совершенно ничего не имею против мавров, и это прекрасно известно вашей милости, — добавляла она всякий раз.

Его милость волновало только то, чтобы комнаты были чистые, хорошо проветренные и освещенные и чтобы людям легко было туда попасть. Его слуги помещались в кухне вместе со слугами хозяйки, а его конюх жил, ел и спал в императорской конюшне при лошадях. Все было устроено как нельзя лучше, хотя Аспасия предпочла бы, чтобы между комнатами была дверь, а хозяйка не появлялась так неожиданно с новостями или угощениями. В первой комнате дверь была, но запиралась она плохо. Чтобы сохранить свой запас лекарств, Исмаил запирал его в сундуке, который повсюду возил с собой, и на нем устроил постель.

Для тайных свиданий условия мало подходили. От любовных утех следовало бы воздержаться. Хуже бывало только в переполненных замках или в пути. Лучше бывало очень редко.

Она отваживалась только на ласковые прикосновения или поцелуи, а он был слишком занят, чтобы отвечать. Выглядел он теперь вполне здоровым. Путешествие не вызвало возврата лихорадки. Казалось, он излечился в седле, на свежем воздухе, но уставал быстрее, чем ему хотелось, а сегодня утомил даже Аспасию.

— Знаешь, чего бы мне хотелось? — спросила она внезапно.

Он не отвечал, но она знала, что он слушает; он на мгновение перестал толочь травы для бальзама.

— Я бы хотела выбраться на прогулку, — сказала она. — Неважно куда. Просто погулять, подышать свежим воздухом.

— Так иди, — сказал он.

— Одна?

— Ты же всегда ходишь одна.

— Когда ты в последний раз выводил свою Зулейху?

Он поднял голову.

— Подожди, пока я закончу это, — сказал он.

Они ехали верхом, мул Аспасии трусил, опустив голову, горячая лошадь Исмаила пританцовывала на ходу, а старший из слуг молча сопровождал их. Этот Вильгельм, конечно, все знал. Все его слуги знали. Но они скромно молчали, иначе бы Исмаил их не держал. Они исполняли свои обязанности и были безупречно почтительны с Аспасией.

Верховая прогулка с Исмаилом была не слишком подходяща для флирта. Сидя верхом на лошади, он был только всадником. В каждый момент он был только кем-то одним: врачом, всадником, придворным, любовником. Несомненно, это его свойство, даже больше, чем хитроумие Аспасии, помогало так долго сохранять их тайну.

— Ты все время любишь меня? — спросила она неожиданно, когда они, вернувшись, уже шли из конюшни. Слуга незаметно ушел. Вокруг не было никого, и она говорила по-арабски.

Он продолжал идти своим быстрым легким шагом.

— Когда же я не люблю тебя?

— Когда ты занят чем-то другим.

Он остановился и оглянулся. Она шла на несколько шагов сзади, наблюдая за ним.

— Разве это логично? — пожелал он узнать.

— Ты со всей полнотой отдаешься каждому делу. Когда ты врач, ты врач всецело. Когда ты едешь верхом, это единственное, что существует для тебя в мире. Я так не умею. Я всегда думаю о нескольких вещах одновременно.

— Женская логика, — заметил он. — Легкомыслие.

— Так как же, — спросила Аспасия, — любишь?

Он задумался, хмурясь. Но видно, он был, скорее, доволен. Она подумала, что ему с ней интересно. Хотя он никогда этого не говорил. Но он никогда и не скучал с ней.

— Значит, я должен думать о тебе непрерывно весь день?

— Да нет. Просто любить меня.

Он покачал головой.

— И ты все время сомневаешься в этом?

— Люблю, чтобы мне напоминали.