– Никак-с. Нешто можно говорить эдакое, – возразил Шваньский важно. – Помилуйте. Она просто пришла ваше белье перечинить. Вечер посидит, ночует, а утром опять за работу… А ввечеру попозднее мы ее чайком угостим, со сливочками и с нашим новгородским соусом. Вот и увидим, как оно действует.

Шумский молчал и насупился.

– Жаль бедную… Молоденькая? Жаль. Кто его знает, что потрафится от питья. А делать нечего. Надо.

– Вестимо надо… Да и верного человека. Чтоб не провралась.

– Ладно… Ну, давай ее сюда… Поглядим.

– Уж лучше, Михаил Андреевич, вы выйдете к ней. Она у меня боязная, пожалуй, не пойдет сюда, да станет домой проситься. А то и убежит сама. Девицы народ опасливый.

– А она девица?

– Да-с.

– Тебе кто ж это сказал? – рассмеялся Шумский.

– Видать-с.

Шумский расхохотался еще громче и прибавил безобразную шутку. Шваньский съежился, кисло ухмыляясь, так как она касалась его личности и была хотя и очень остроумна, но до крайности груба и оскорбительна.

– Ну пустое! Раз залучили твое создание, так не выпустим. Я выеду ненадолго. Приеду, посылай ко мне; а сам не приходи. С глаз на глаз вольготнее все. Хоть я и не такой дальнозоркий, как ты, а все-таки сразу увижу, годится ли она для пробы. А то, может, солдата в юбке привел, которого не то что питьем каким, а дубьем разве свалишь с ног.

– Вот изволите увидеть. Девушка из себя совсем барышня нежная…

– Перелетным ветерком подбитая!..

– Нет-с. Зачем! Не ветром, а…

– Кости да кожа. Одёр. Ну, вели чай подавать… Ее посади покуда за работу, а там приеду, посылай сюда. Я ее угощу. Принеси мне сюда сейчас же сливки, надо оршад-то этот загодя приготовить. Какая дура ни будь, а налей ей бурдецы в чай из пузырька, побоится пить. Ну, пшёл! Действуй. Шпрехен зи дейч! – весело прибавил Шумский.

Спустя около полутора часа, когда Шумский, выезжавший из дома, вернулся обратно, в его спальне был накрыт стол и подан самовар. Вслед за ним появилась в горнице та же девушка, слегка смущаясь и робко озираясь. Увидя себя в спальне барина, а его сидящего на диване, она опустила глаза и стала близ двери. Шумский, слегка изумленный, молча глядел на девушку. Его поразило сразу… Сходство!

– Что прикажете? – едва слышно выговорила, наконец, девушка, чтобы прервать неловкое молчанье.

– А прикажу я… моя прелесть, меня не дичиться. Успокоиться… Быть веселой. Никакого худа я тебе не сделаю, в любви объясняться не стану. Ты для меня ни на какое дело – не пара. Я швеек, да кухарок, да поломоек – женщинами не почитаю. Пускай за такими, как ты, ухаживают господа Иваны Андреичи. Стало быть, ты меня и не бойся. Ты мне что кошка, что канарейка, что блоха… поняла?!

Марфуша молчала и стояла, опустя глаза. Она поняла все очень хорошо, но понятое было ей совсем обидно. Такие же господа, как и этот, офицеры и чиновники, случалось не раз говорили с ней совершенно иначе, бывали много ласковее и вежливее.

– Ну, поди сюда. Садись… Я тебя угощу чайком… Выпьешь чашечку, две и пойдешь опять работать… Ну, иди же… Садись. Не ломайся.

– Что ж? Я сяду… Только… Зачем? – произнесла Марфуша наивно просто, и вдруг впервые подымая большие глаза на Шуйского.

И при виде ее лица, оживившегося от красивого синего взора, молодой человек снова смолк на мгновенье.

– Удивительное сходство! – произнес, наконец, Шумский вслух. – Чудно! Знаешь ли ты, Марфуша, ты вот девочка так себе. Ничего. Не урод. А похожа ты на первую в столице раскрасавицу… Только вот… То же, да не то! Ну, садись же?

Марфуша, смущаясь немного, села к столу, где стоял самовар. Шумский налил ей чаю, а затем сливок из молочника. Наливая, он думал: «Черт его знает, что я делаю… Ну вдруг тут же у меня в спальне подохнет. Какая возня будет». Однако, подвинув чашку к девушке, он произнес весело:

– Пей скорее. Еще налью…

Марфуша принялась за чай… Шумский глядел на нее во все глаза, ожидая, что вкус чая ее остановит. Но девушка, вылив на блюдце, пила вприкуску с видимым удовольствием, и пощелкивая сахаром.

– Сливки-то хороши ли? – вымолвил Шумский совершенно серьезно.

– Ничего-с.

– Не испортились… Мне показалось, что они малость попахивают… Точно будто сапогами смазными. А? Что?

– Ничего-с.

– Хороши?!.

– Хороши…

– Дайка-сь мне понюхать.

Шумский взял чашку девушки и поднес ее к носу. Чай ничем не пахнул… Он держал чашку и колебался.

«Хлебнуть малость, чтобы знать вкус или нет… – думалось ему. – От одного глотка ничего не приключится».

– Твои мысли хочу я знать! – выговорил он и тотчас хлебнул крошечный глоток.

Вкуса никакого не было. Он хлебнул еще глоток, подержал чай во рту и тоже проглотил.

«Как есть, ничего! Будто малость воды мыльной подлили в сливки», – подумал он и воскликнул вслух:

– Нет, каковы мерзавцы!!

– Кто-с? – удивилась Марфуша.

– Ах, мерзавцы-каторжники! – качал Шумский головой. – Что придумали. Каковы! Что стряпают и людям продают.

Девушка с удивлением глядела на барина. Она поняла по-своему его восклицание.

– Они, право же, не кислы, – возразила она.