Шандал о семи рожках, по названию лакея, был, собственно, большой бронзовый канделябр, который, рассказал Копчику кучер, был уже раз «в деле» был и в починке. А лакей, испробовавший его на своей голове, был свезен в больницу.

Тревожно и лихорадочно обдумывая все это, по мере приближения минуты возврата барина домой, Копчик охал и вздыхал, прибавляя вслух:

– Вот жисть-то пёсья. Почему есть на свете мы – холопы крепостные. И лучше бы нам совсем не родиться на свет, или бы родиться зверями, лошадьми да коровами.

Наконец, у подъезда раздался стук дрожек, барин подъехал… Лакей бросился отворять двери…

– Что девчонка? Жива? – спросил Шумский, войдя в прихожую и сбрасывая шинель на руки лакея.

– Жива. Ей лучше.

– Спит все-таки?

– Спит, но вздыхает хорошо… А у нас, Михаил Андреич, беда стряслась. Я не виноват. И не знаю как. Сидел по вашему приказанию около швеи, не отлучаясь… А покуда вся беда и приключилась…

– Обокрали?

– Ох, много хуже… Беда страшнеющая…

– Говори что, дьявол! – рассердился Шумский.

– Пашута убежала, – дрогнувшим голосом выговорил Копчик.

– Пашута!! – вскрикнул Шумский и, схватив себя за голову рукой, замер на месте.

– И не знаю-с… Не понятно… Ножик добыла…

– Пашута! – повторил Шумский тихо, не слушая лакея. – Все пропало! Все…

Копчик бормотал что-то уже совсем бессвязное и дрожал всеми членами, ожидая сейчас взрыва гнева и расправы…

– Когда? Как? – выговорил Шумский таким упавшим голосом, который поразил Копчика, несмотря на его собственное смущение.

– В ночь… Иван Андреевич… дали ей ножик. Я не давал. А больше некому… Извольте спросить Ивана Андреевича. Я не знаю-с.

– Убежала! – выговорил Шумский растерянно и как бы сам себе. – Все прахом… Все расскажет… Все пропало. Всему конец! Что же это?

И не тронув лакея пальцем, Шумский двинулся в гостиную… Затем он остановился среди горницы и обернулся снова к лакею…

– Если ты это… Если твоя работа, я тебя застрелю… – глухо выговорил он. – Бить не буду. Мало! Застрелю! Завтра же… Или сейчас. Зови Шваньского, – прибавил Шумский, но тотчас же сам крикнул на всю квартиру:

– Шваньский!

Но его наперсник уже давно стоял в дверях и слышал весь разговор барина с лакеем.

– Действительно, Михаил Андреевич, я виноват, дал ей ножик ввечеру, – заговорил Шваньский, робко выступя… – Но я так полагаю…

– Ты нож дал? Зачем? А?!

– Я-с. Она просила, чтобы хлеб резать… Но я…

– А ты где был… Ты не слыхал, как она дверь ломала, – обернулся Шумский к лакею.

– Я сидел около швеи. Вы приказали ни на шаг…

– Ах, вы мерзавцы! Губители вы! – воскликнул Шумский. – Ведь вы меня зарезали.

И молодой человек вдруг опустился на первый попавшийся стул.

– Что же это? – тихо заговорил он снова как бы сам с собой. – За что же это судьба меня… Фу! Дай воды.

Копчик бросился в буфет за водой. Шваньский подступил ближе.

– Чего же это вы так расстраиваете себя. Плевать нам на Пашутку. Пускай бегает. Что же нам…

– Дурак. Ведь она прямо к барону побежала и все, все расскажет… Все…

– Ничего не расскажет! Было ей времени много для рассказов, а молчала же… Боялась. Ну, и теперь не посмеет пикнуть… Она и не туда убежала, не к баронессе… Вы себя зря расстраиваете!..

И Шваньский начал красноречиво, толково и дельно доказывать, что Пашута не могла, по его мнению, бежать среди ночи в дом барона для того, чтобы завтра быть взятой ими вновь через полицию. Если она бежала, то ради боязни отправки в Грузино. И будет она скрываться в Петербурге, сколько возможно долее, если не скроется тотчас совсем, уйдя на край света… в Новороссию… на Волгу… в Брянские или Муромские леса… к раскольникам в скиты…

– А что не к баронессе она убежала, – прибавил Шваньский, – за это я голову вам свою прозакладываю…

– Выискал сокровище в заклад! – спокойнее и уже полушутя произнес Шумский, так как уверения Шваньского убедили его в неосновательности опасений.

– Ну… А ты гусь, – вымолвил Шумский при виде вернувшегося со стаканом воды Копчика… – Марш в сарай, в конюшню что ль, в подвал… Запри его, Иван Андреич, где-нибудь. С ним расправа впереди, если он сестру выпустил по уговору, я его застрелю, как собаку. Запри его, покуда дело не разъяснилось совсем. Спать пора!..

Шумский поднялся и двинулся, но Шваньский одним словом остановил его снова, напомнив про швею, лежавшую в спальне на диване.