– "...в подобном случае".
– Записала она последнюю фразу и с наслаждением разогнула спину.
– Мда...
– она оглядела кипу листов, высившуюся на краю стола, - прямо конституция.

– Что?
– Спросил я, сомнением рассматривая заплесневевший бутерброд.

– Свод законов. Мне Сайао рассказывала про такие.

– Мне казалось, что конституция - это телосложение. Мне это слово всегда не нравилось, потому что по звучанию сильно похоже на "консистенцию". Сразу представляется человек-пудинг.

Лота рассмеялась и отобрала у меня бутерброд.

– Хватит его рассматривать, лучше новых наделай, а то эти тебя скоро папой называть будут.

– Да уж, - хмыкнул я, - сколько мы здесь уже сидим?

– Не знаю, - богиня пожала плечами, - что-то около месяца, думаю.

Я с грустью оглядел разгромленную библиотеку. За месяц мы перетаскали с полок немалое количество книг, они кипами высились по углам. У кушетки в какой-то момент подломились ножки, и ее заменила основательная, но кое-как застеленная кровать. Несколько раз в пылу спора мы смахивали со стола чашку или тарелку, и я менял ковер, пока мне не надоело. Теперь вместо пола клубилось нечто, похожее на облака, приятно пружинящее под ногами, но скрывающее пятна и осколки. От светилен быстро уставали глаза, пришлось и этот вопрос решать кардинально: сквозь витражный потолок лился мягкий рассеянный свет.

– Надо идти.

– Так скоро?
– она прижалась ко мне всем телом, обвивая мою шею руками.
– Не спеши. Здесь время остановилось, так какая разница, сейчас уходить или позже?

– Оно остановилось для меня, а для тебя лишь замедлилось. Ты по-прежнему слабеешь. Нужно спешить. Не грусти, - я провел пальцами по ее щеке, - как только эта беготня закончится, я буду весь в твоем распоряжении.

За этот месяц многое изменилось, а, быть может, не изменилось ничего. Ее глаза были полны любви, но в ее искренности я сильно сомневался. Можно было, конечно, предположить, что я очаровал ее своим умом, или красотой, или еще чем-то не имеющим для богов никакой ценности. Единственное, на что я мог опираться в отношениях с ней - выгода. Выгода для нас обоих. Пока я нужен ей, пока полезен, она не подставит меня. Да и в этом была изрядная доля допущений. Но раз уж она первая заговорила о чувствах, что ж, я решил поддержать игру, и мы прощались, будто настоящие влюбленные.

– Не выходи отсюда, - предостерег я, - это может быть для тебя опасно.

– Для нас, - поправила она.

– Да. Для нас, - рассеяно кивнул я.

От деревни, некогда находившейся под покровительством Лоты, действительно почти ничего не осталось. То, что она назвала околицей, представляло собой столбы от ворот и несколько отдельных бревен, произвольно торчащих вокруг. Судя по тому, как далеко друг от друга они находились, новый бог Смерти и впрямь собрал обильную жатву. Хижина, а точнее, землянка последнего жреца моей супруги заросла травой настолько, что без помощи Паука я бы ее в жизни не нашел.

– Все-то ты знаешь, - буркнул Паук, заматывая лицо платком.
– Я вот и то не почувствовал, что рядом кто-то умер.

– Он умер три дня назад, - объяснил я, - а землянка сильно напоминает могилу. Ты не мог ничего почувствовать.

– Ну, что он умер три дня назад, я чувствую, - хмыкнул адепт Смерти.

– Так может, закидать землей до конца, камень сверху положить и дело с концом?
– Предложил Сорно, с сомнением принюхиваясь к выданному ему платку.

– Нет, - некромант категорично мотнул головой.
– Это для нас - почти могила, а для него - дом. Умерших в доме не хоронят.

Запах в землянке стоял непередаваемый. Даже остро пахнущая хвоей повязка почти не спасала. Тело хозяина жилища уже начало разлагаться, но кобру, свернувшуюся у него на груди, это, похоже, нимало не заботило. Паук потянулся за ножом, но я его остановил:

– Даже и не думай. Это фамильяр. Она охраняет хозяина.

Я огляделся, и увидел в углу небольшой каменный алтарь, на котором лежал кожаный мешок. Взяв мешок, осторожно приблизился к кровати. Кобра приподняла голову и угрожающе зашипела.

– Лар, осторожнее, - прошептал Аламарин, отступая к выходу, - возможно, именно она стала причиной смерти этого бедолаги.

– Наверняка она, - ответил я, медленно протягивая к змее руку.
– Он был жрецом Лоты - богини Шальной Смерти. Он дразнил змею, пока она его не укусила.

Кобра ткнулась мне в ладонь носом и успокоилась. Я аккуратно переложил ее в мешок и затянул горловину.

– Я конечно догадывался, что у тебя особые отношения со змеями, - покачал головой Паук, - но что настолько особые...

– Так ты теперь жрец этой Лоты?
– Не вовремя сообразил Сорно.
– Поэтому змея тебя и не тронула, да?

Определенно, человек эрудированный совсем не обязательно бывает умен. Паук вопросительно посмотрел на меня, я отмахнулся: все потом.

Ненавижу похороны. Не умею делать соответствующее лицо. Маска скорби трескается и осыпается при каждом движении. Помню, когда мне было что-то около восьми лет, у нас была собака. Мелкий вертлявый песик, которого звали Малыш и держали вместо надвратного колокольчика. Белый пушистый комок хватал всех без разбора за пятки, путался под ногами, но мы все равно его очень любили. И однажды его переехала телега. Малыш умер не сразу, а только к вечеру. Нас с братом не было дома, мы весь день носились по лесу, а когда вернулись, все было уже кончено. Мертвый пес напоминал каркас из тонких палочек, неумело обтянутый линялой шкурой. Я помог отцу закопать трупик за сараем, а когда вернулся домой, увидел, что мама утешает плачущего Мадуона. Он плакал тяжело, с надрывом, срываясь на громкую икоту. Умом я понимал, что мне бы сейчас тоже стоило плакать, но внутри была звонкая тишина. До самой ночи я ходил с каменно-скорбным выражением лица, напуганный собственной черствостью. А ночью мне приснился Малыш. Мне снилось, я сижу на крыльце дома, а он бежит ко мне от ворот. И я понимаю, что он на самом деле жив, что произошла какая-то ошибка, и что мы сейчас опять будем играть... Я проснулся в слезах. Стоило мне осознать, что это был лишь сон, и внутри вновь наступила тишина.