В Пелопоннесе наибольшей известностью пользовались аполлоновские праздники Карней, а также Иакин–фии в Лаконике. К этим двум праздникам необходимо прибавить еще Гимнопедии, в которых на первом месте было прославление художественной стороны в Аполлоне. Этот праздник сплошь состоял из разного рода состязаний и игр, в которых, между прочим, кроме общеизвестного аполлоновского принципа меры и стройности выступал также и дионисийский принцип возбужденности и эмоционального подъема (в связи с деятельностью здесь Фалета, поэта и музыканта с Крита). В противоположность этому в мессенской Андании Аполлон почитался в окружении чисто хтонических божеств — Деметры, Гермеса и Кабиров.

В Аркадии к Аполлону имел отношение тегейский праздник, о котором Павсаний (VIII 53, 1—4) рассказывает следующее. Желая наказать людей за отказ принять беременную Лето, Аполлон и Артемида приходят в Тегею, где один сын тегеата, Скефр, пытался говорить с Аполлоном, а другой сын, Леймон, убил его за это. После этого в Тегее наступило бесплодие, а Дельфийский оракул приказал творить плач по Скефру. Артемида убивает Леймона тотчас же после убийства Скефра. На празднике Аполлона Агиея (Дорожного) изображалось преследование Леймона Артемидой.

В этом мифе и ритуале можно видеть отражение борьбы героизма с хтонизмом: хтонизм представлен здесь Леймоном (leimon — луг). Этот Леймон не терпит приближения своей родни к героическому Аполлону, но он гибнет от стрелы Артемиды. Если этимология имени Скефр как «очиститель» (ceima — «очищение») правильная, то под Скефром можно будет понимать стремление хтонического человека к аполлоновскому очищению. Он погибает от старого хтонизма.

Из островов необходимо упомянуть прежде всего Делос, знаменитое средоточие культа Аполлона, с блестящим праздником в честь его — Делиями. Кроме Делоса из Кикладских островов можно упомянуть Феру и Ана–фу, где праздновались Карнеи. Отметим еще Сминфии в Линде, на Родосе в честь Аполлона Сминфийского, широко известного в Малой Азии и весьма архаического.

3. Итоги календарной мифологии. Если теперь подвести итог всей календарной мифологии Аполлона, то вывод напрашивается сам собой: эта мифология представляет собой пестрейшую смесь самых разнообразных исторических ступеней ее развития. Тут мы найдем и рудименты самой дикой поры человеческих жертв — в Тарге–лиях. Правда, период охоты и собирательства остался больше в мифологии Артемиды. Но все прочие периоды первобытного общества представлены в праздниках Аполлона очень ярко. Древним хтонизмом веет и от ан–данских мистерий, и от линдийских Сминфий, и от орги–астических празднеств Фиад в месяце Дадафории на Парнасе. Тут и прославление плодородия и земледелия, а также и скотоводства в аттическом Пианепсии и на лаконских Карнеях. Тут и апофеоз вечного возвращения к жизни природы и общества — на дельфийских праздниках, посвященных аполлоновской эпидемии (пребыванию в отечестве) и аподемии (уходу к гиперборейцам), а также и на Иакинфиях в Амиклах. Тут и прославление Аполлона как покровителя городов, племен и целых стран — на панэтолийских празднествах. В связи с разрушением общинно–родовой скованности и превращением родственных отношений в соседские (например, в связи с Тезеевым синойкизмом) уже создавались предпосылки для государственной жизни и для первого классового государства. Аполлон и здесь возглавлял общественно–политическую практику, в связи с чем ему оказались посвященными аттические месяцы Гекатомбеон и Метагейтнион. Его прославляют в Боедромионе на Дельфиниях; он олицетворяет героизм — на тезеевских праздниках, искусство — на дельфийских Пифиях, на играх в Сикионе и на лаконских Гимнопедиях. И даже в период установившегося классового государства культ Аполлона все еще продолжал возглавлять то аристократическую, то демократическую политику, что видно хотя бы на истории Делосского святилища и тамошнего апол–лоновского праздника Делий. Аполлоновская календарная мифология — это наилучшая область для изучения и показа социальных слоев, налагавших свой отпечаток на мифы об Аполлоне на всем протяжении их истории.

Подведем итоги нашему исследованию мифологии античного Аполлона.

1. Фетишизм и демонология. Уходя в тысячелетия со–бирательско–охотничьей эпохи первобытного общества и разыскивая последние корни Аполлона в глубинах раннего матриархата, мы наталкиваемся прежде всего на беспросветный фетишизм и на стихийно–хтонические основы мифологии. Аполлон встает здесь перед нами если не прямо в виде бесформенного полена, как его мать Лето, то во всяком случае в виде тех или иных предметов, обработанных или не обработанных человеческой рукой, например в виде колонны или в виде доски с едва намеченными конечностями человеческого тела. Если правильна одна из догадок современных ученых, то Аполлон является, может быть, тем столбом или теми столбами, которые охраняют вход в ворота, и, может быть, даже является демоном ворот, т. е. охранителем при входе вовнутрь дома или города или выхода из них. Ни о какой антропоморфичности здесь еще не может быть и речи. Аполлон здесь представляется как–то связанным с цветами и кустарниками — гиацинтом и тамариском. То он вьется в виде плюща, то высится стройной пальмой, то ширится развесистым дубом. Он тут и кипарис, но прежде всего Аполлон — это лавровое дерево. В позднейшие времена, когда уже греки забудут и о его дубе, и о его пальме, лавровая ветвь все еще будет красоваться у него на голове и все еще будут говорить о его любви к девушке, носившей имя Дафны (daphne — лавровое дерево).

Но Аполлон мыслится связанным и с животным миром, включая и мелких насекомых, и огромных четвероногих хищников. Он нападал саранчой на растительность, каркал вещей вороной, распевал лебедем и наводил страх в виде ястреба и коршуна. Он квакал лягушкой, валялся черепахой на берегах рек и морей, прыгал жабой, извивался змеей и шмыгал ящерицей. В виде мышей он изгрызал посевы и в виде дельфина пророчествовал доверчивым морякам. То он снисходил до мирных домашних животных, не пренебрегая ни видом собаки, ни видом барана или овцы; то забегал в лес и становился оленем, а то и диким волком, и царственным львом. В передаче иного мифа нельзя разобрать, где у него львиная порода, а где он орел: таковы древние аполлоновские грифы. Даже в поздние времена, у Кал–лимаха, Аполлон в виде ворона указывает место людям для поселения. У Овидия он вдруг мычит коровой, скорбя о гибели своей возлюбленной Корониды (стр. 313— 322).

Но и в мифах, в которых Аполлон принимает человеческий образ, в нем продолжает жить что–то звериное и стихийное (стр. 327).

Однако фетишизм Аполлона этим далеко не кончается. Попробуем пройдем по земле, заглянем в ее недра или в заоблачную высь — мы везде найдем Аполлона. Аполлон — и горы, и реки, и море, и заливы, и бухты, и мысы. Аполлон забрался и под землю, превратился в подземный мрак, стал смертью, стал роком и судьбой, стал страшилищем земных глубин. Но Аполлон разлился также и бесконечными волнами света по всему космосу, превратившись в воздух, в облака, в зарю, в звезды и в самое Солнце. Нет космоса без Аполлона; и вся структура космоса — это Аполлон (стр. 336—345).

А в сфере человеческого общежития, общества, человеческого труда и борьбы, в жизни племен и народов? Конечно, Аполлон на первом плане и здесь. Он прежде всего охотник; и при нем всегда его лук и стрелы, а может быть, и копье. И это охотник жестокий, суровый, хищный и беспощадный. Он то и дело стреляет в людей и животных без всякого смысла и цели, нападая на все живое мгновенно, неожиданно и принося верную гибель (стр. 443). Он, конечно, тут людоед. В последующие времена греки еще очень долго прыгали с Белой скалы, лишая себя жизни ради умилостивления этого жестокого демона (стр. 334). Ради него престарелые гиперборейцы, его же собственные поклонники, бросались в море, чтобы прекратить свою жизнь, хотя она и была для них счастливой (стр. 466). Ради него афиняне убивали своих фармаков на празднике Таргелий, безмолвно свидетельствуя этим о людоедском прошлом Аполлона (стр. 489). Аполлон — это в буквальном смысле слова профессиональный убийца. Он убивал греков под Троей, наводя на них чуму и коварно обманывая их героев.