— Неужели все мужчины выглядят такими без одежд?

— По моему мнению, это именно так, — лукаво отвечал он. — Кроме того, для человека кардинальным является стремление к победе. Фигура, которой ты так восхищаешься, это Тесей. Его пригласили на свадебный пир к царю лапифов Фессалии, кентавры же явились на торжество незваными и, напившись, попытались похитить присутствовавших там женщин. Грязные скоты!

— С тех пор греки и одерживают победы над чужеземными чудовищами?

— Ты абсолютно права.

— Каждая фигура на метопах более выразительна, чем предыдущая. Твой гений тоже одерживает победы.

— Я осознаю это. Над каждым изображением я работал сам. Другим мастерам я позволяю набросать сцену на камне начерно, разумеется, тоже только после моего одобрения. Но вся основная работа выполнена мной, и нужно ли говорить, что на рельефе нет и царапины от неосторожного резца.

— Но эти метопы будут расположены так высоко, что только боги увидят твою работу и смогут оценить ее, — сказала я.

— А если боги довольны, что может, в конце концов, значить чье-либо мнение? — заметил Фидий.

— Ты рассуждаешь как философ.

Мой ответ заставил его рассмеяться. Фидий обернулся, чтобы подняться по ступеням лестницы в здание храма, меня же что-то заставило задержаться. Пугающая своим совершенством красота здания остановила меня. Фидий, должно быть, прочел мои мысли и сказал:

— Пойдем же, Аспасия. Храм еще не освящен жрецами и не посвящен богам. А пока этого не произошло, он не имеет отношения к богине.

Внутри все помещение заливал солнечный свет, проникавший через незаконченную крышу, которая опиралась на массивную структуру из кедровых стволов. Наверху я заметила четырех человек, укладывавших на стропила мраморные плиты. Храм состоял из двух помещений, в большем из которых предстояло находиться статуе великой богини, а в меньшем должна содержаться казна афинян. Фидий указал мне на то место, где будет стоять статуя.

— У ног Афины я расположу неглубокий бассейн, и блики воды будут играть на деталях из слоновой кости, отражаться на золотом наряде богини. В результате вся статуя будет сверкать невиданным блеском.

— Да, именно огромное количество золота, что потребуется для твоей Афины, заставляет всех болтать об огромных издержках.

— Они просто чешут языками. Как Перикл объяснил в Народном собрании, золото будет уложено таким образом, чтоб в случае нужды его можно было легко снять.

Скульптор покачал головой, как бы сокрушаясь о мелочности своих врагов.

— Я предпочитаю сосредоточиться на главном результате, который, как ты видишь, может быть достославным. Когда все это дурачье уже упокоится в могилах, статуя Афины будет стоять как стояла. Гордая, наряженная, как и подобает богине, украшенная драгоценностями — золотом, дорогими камнями, стеклянными мозаиками. Лишь немногие счастливчики смогут похвастать, что видели ее, но молва о величественном монументе достигнет ушей каждого.

Доступ на Акрополь получали лишь жрецы, служительницы храмов и самые выдающиеся люди страны. Вследствие моих отношений с Периклом такого разрешения удостоилась и я.

— Сейчас расскажу, зачем пригласил сюда тебя, — продолжал Фидий. — Я как раз размышляю над тем, каким должно быть лицо богини, мне хочется создать его необыкновенным. Я не хочу изображать Афину такой, какой изображают ее все. Мне хочется дать ей настоящее человеческое лицо — лицо, которое выражает мудрость, отвагу и сострадание. Но таких лиц я не видал ни у одной из женщин, кроме тебя, Аспасия. И я хочу придать богине твои черты и твое выражение.

Я просто онемела от такого предложения. Мысль о том, что лику великой богини будут сообщены черты лица женщины с сомнительной репутацией, казалась более смелой, чем любой из проектов Фидия.

— Эта мысль пришла мне в голову вчерашним вечером, когда мы выходили из театра, — продолжат он. — Твое лицо в тот миг было прекрасным — такое гордое и непокорное выражение оно имело. Но все это, разумеется, должно остаться сугубо тайным. Причины тебе, думаю, ясны.

— Да, твоим недругам, Фидий, не следует знать, что моделью для изображения Матери Афин послужила женщина, которую тут наградили непристойным прозвищем. Это уж точно не вызовет благоприятной реакции у почтенных афинян.

— Ты изложила суть коротко и ясно. — В его тоне не было и тени сожаления о моей участи. — Но то, что я сказал о твоем лице, — это правда. Возможно, твой жизненный путь наделил тебя более сильным характером, чем имеют остальные женщины, с колыбели обреченные на роль лишь супруги и матери. А может быть, тут сказался твой природный ум или же твоя откровенная, но дипломатичная манера выражать мысли. А возможно, и то, что тебе свойствен тот стратегический, мужской тип мышления, которым обычно наделяют саму Афину. Какова бы ни была подлинная причина, я склоняюсь к этой мысли. Что скажешь ты на это?