— Мы расскажем Периклу?

Предложение Фидия заинтриговало меня, но я не знала, смогу ли сохранить его в секрете от человека, которого люблю. Хотя, конечно, не сомневалась в том, что он держит в тайне от меня многое.

— Его сейчас нет в городе. Давай же не будем его отвлекать от дел. Перикла и так много бранят, как мы с тобой вчера убедились, за его связь с тобой.

— Не за это, — возразила я. — Перикла бранят не за то, что он живет с любовницей. Им не нравится, что я оказываю на него влияние. Но никакого влияния на самом деле нет — по крайней мере, оно не таково, каким его воображают эти люди. Я внимательно выслушиваю то, что Перикл мне рассказывает, иногда высказываю свои соображения, вот и все. А можно подумать, что я прямо околдовала его, чтоб заставить выполнять мои желания!

— А меня ты не околдовала, Аспасия? Поняла, что тебе удастся приобрести полезных друзей среди членов Ассамблеи, и надумала наслать на меня чары, чтоб заставить работать побыстрее и с дешевыми материалами, а?

Это мысль сильно развеселила его, да и меня тоже. Но где-то глубоко в сердце сидело жало нанесенной мне обиды.

— Почему меня подвергают оскорблениям за то, что у меня хватает ума беседовать со своим возлюбленным и обсуждать с ним вопросы, занимающие его ум?

Какую угрозу представляла я, девушка, не имевшая приданого, сирота, живущая в доме любовника, на его хлебах и содержании, для тех афинских аристократов, которые выплевывали мне вслед оскорбления? Иногда мне начинало казаться, что меня они страшатся больше, чем Перикла. Это, конечно, было чепухой, но как иначе объяснить столь парадоксальное поведение этих людей?

— Не имеет смысла задавать вопросы, на которые не существует ответа, Аспасия.

— А я как философ вижу свою задачу в формулировании вопросов. Таких вещей, как конкретный или удовлетворительный ответ, в природе не существует, но нужно довольствоваться той тропой, которую логически обоснованный вопрос делает ясно видимой.

— Вот первые умные слова, что я услышал за нынешний день, — послышался чей-то незнакомый голос позади нас.

Мы обернулись и увидели крепкого юношу, только что с инструментом и тряпками вошедшего в зал храма. Он поклонился нам и занялся полированием длинной мраморной доски, которой предстояло служить будущим пьедесталом для статуи. Он старался делать вид, будто целиком поглощен своей работой, но по его лицу я видела, что ему не терпится услышать продолжение нашей беседы. Фидий обратился к нему.

— А, Сократ [33] , вижу, ты наконец-то решил взяться за ум. Наверное, те, кто работал по соседству, уже устали от твоей болтовни и попросили тебя заняться делом?

Юноше было лет примерно двадцать пять, то есть мы с ним были ровесниками. Он был мускулистым, сильным парнем с непричесанными волосами, широким носом и почти уродливо выпяченным ртом. Его слегка навыкате глаза напоминали глаза кентавров на Фидиевых метопах, руки и предплечья были покрыты густыми волосами. Мне не нравится такая внешность, мысленно я не могу представить такого человека иначе чем в виде сатира с рожками, копытами и гигантским возбужденным пенисом, какими их обычно изображают.

— Этот парень мог бы стать хорошим скульптором, — обратился Фидий ко мне, — но уж очень много он болтает. Да еще возымел привычку приставать со своими вопросами ко всем людям. Его отец, Софроникус, — один из лучших каменотесов в Афинах, и сын мог бы следовать по этому пути, если б не терял время на глупые занятия.

— Благодарю тебя, Фидий, но все Афины знают, что как скульптор я не многого стою. Можно даже сказать, я вообще мало что знаю, вот потому-то и задаю вопросы. Именно в этом я превзошел многих. Как раз накануне я серьезно обдумал свои дела и решил, что мог бы сколотить деньжат в качестве зазывалы, поскольку приглашать других туда, где они могут получить удовольствие, и есть то, что мне особенно нравится делать.

Я от души расхохоталась. Не знаю, чего именно добивался этот Сократ — рассмешить меня или повеселиться самому.

— Вот опять он чешет языком, когда нужно тесать мрамор! — в притворном гневе вскричал Фидий.

Я не могла бы сказать, не заигрывает ли со своим молодым работником Фидий — вполне возможно, что он находил его в известном смысле привлекательным и пытался сделать своим любовником. Что ж, это было б не первой из его любовных связей с собственными подмастерьями.

— Что за историю рассказывают эти рельефы? — спросила я, указывая на значительной длины рельеф, который обтесывал Сократ, когда Фидий прервал его.

Фидий уже собрался было начать объяснения, но Сократ опередил его, заговорив так, будто мой вопрос был обращен к нему.

— Историю Пандоры, женщины, которая впустила в мир злосчастье. Эта широко известная легенда повествует о том, что боги-олимпийцы были раздосадованы похищением у них огня Прометеем. А так как он передал свой дар людям, то боги и решили наказать не только Прометея, но и смертных, создав существо, которое будет не только соблазнять их, но и приносить при этом неприятности.

— Конечно же, этим существом оказалась женщина, — вставила я.

— Так была создана Пандора. Боги принесли ей немало даров и, в частности, один таинственный ящик. — Сократ махнул рукой в сторону фигур, вытесанных на пьедестале статуи. — Взгляните сюда, видите: каждый из богов преподносит такие же подарочки, что Афина даровала нашему городу. Пандора получает умение ткать, ей даруют знание того, как собирать урожай или ковать оружие, ее наделили также мудростью и умением обучать. Единственное, что имела Афина, но чего не было у Пандоры, это разрешение открывать заветный ящик. Боги запретили ей делать это при каких бы то ни было обстоятельствах! Но он был таким привлекательным.