А вот ты блуждаешь в незнакомом городе. И вдруг перед тобой — церковь, собор, широкая лестница, ведущая на паперть. Вглядываешься, вслушиваешься… Из черного проема дверей доносится пение. Входишь счастливый. Видишь всё — и золото царских врат, и канонические тона иконостаса, и мерцающие лампады у образа Казанской Божьей Матери, и дьякона, размахивающего кадилом, и толпу молящихся, и каждое лицо в этой толпе…

Выходишь, спускаешься по широкой, пологой лестнице и — что такое? Сердце опять сладостно замирает. На той стороне площади — другая церковь. А там тоже идет служба.

Десятки, если не сотни раз видел я такие или похожие сны. Кстати сказать, сны у меня всегда цветные. И мне даже трудно представить черно-белый сон. А говорят ведь, что у большинства людей сновидения именно такие, как бы напечатанные на газетном листе.

Бывают сны, как и полагается им быть, алогичные, фантастические… Иногда я попадаю на молитвенные собрания какой-то неизвестной мне секты, где совершается что-то непонятное, и все-таки я понимаю, чувствую, что идет богослужение. Иногда стою в очереди — то ли к плащанице, то ли к принятию Св. Тайн. Очередь за пределами храма, в каком-то темном длинном коридоре, и все-таки я чувствую присутствие благодати.

А бывает, спускаешься в какое-то подземелье, как бы в катакомбы, где тоже совершается божественная служба.

Долго я находился, да и сейчас еще нахожусь под обаянием сна, виденного мною в начале пятидесятых годов. Югославия. Большой собор, а там — в соборе — повсюду и без всякого порядка стоят школьные парты и за ними сидят молодые люди, сдают экзамены в духовную семинарию. Как объяснишь, что же именно так сладко радовало меня в этом сновидении и почему оно так ярко запечатлелось в памяти, если я и сейчас ясно вижу эти милые мне молодые лица?! Восторженная братская любовь к этим людям, или торжество церкви, или и тут благодать, снисшедшая на меня во сне?..

Ах, эти сны! Как давно их не было. Как ждешь, засыпая, что приснится, что испытаю еще раз это неземное счастье.

Выходишь из метро, идешь по Москве, может быть по какому-то другому городу, сворачиваешь за угол — и ах! —

А за углом — еще. Ворота. Над воротами крест. За воротами звонница. И колокола звонят.

А ведь бывает еще и такое, что можно назвать сном наяву.

Вот приехали мы с женой в Одессу. У меня там дела на местной киностудии: ставится фильм по моему сценарию.

Конец шестидесятых годов. Весна. Страстная неделя.

Искал где-то у вокзала церковь, запомнившуюся мне еще с начала тридцатых годов, когда я впервые был в Одессе. Нет ее, этой церкви. Даже места не нашел, где она стояла. А на другой день, в среду или в четверг, вышли мы на бывшую Преображенскую улицу, в центре города, — и вот — церковь. Идет служба, полно молящихся. Ставим свечи. Стоим полчаса или час в очереди к распятию, прикладываемся, выходим. По какому-то наитию, как бывает только во сне, сворачиваем в первый переулок, выходим на параллельную Преображенской улицу… И тут тоже церковь! И тоже открыта. И тоже идет служба!..

И на третьей улице, — может быть, не на третьей, а на четвертой или на пятой, — церковь. Поначалу показалось — не русская, не православная. Ампир. Приземистый плоский купол, колонны. Чем-то эта церковь похожа на Голландскую в Ленинграде. Заходим — нет, тоже наша. Служба отходит, молящихся меньше. И тоже всё как во сне: покупаем свечи, ставим их, прикладываемся и выходим — через правую боковую дверь — на церковный двор…

Запомнилось это хождение из церкви в церковь именно как сон, как чудесное сновидение. До сих пор при воспоминании о нем сладостно замирает сердце. Понимаю, что для другого, не знающего этого экстатического состояния, слова «чудесное сновидение» — только слова, причем слова уже порядочно стертые. А ведь не преувеличиваю. Впечатление такое, будто не идешь, а летишь, паришь, будто ангелы несут тебя на белых крыльях.

А неделей раньше была еврейская Пасха, в Одессе это очень чувствовалось, приставленный к нашим особам администратор киностудии, еще далеко не старый еврей, принес нам целый пакет мацы, и мы ели эту мацу, и я пытался поставить себя на место верующего иудея, мальчика или девочки, которые ждут не дождутся, когда наступит час и им дадут отведать эту, по правде сказать, не такую уж вкусную, пресную, сухую лепешку… А ведь ждут и мечтают!..

Тут, пожалуй, к месту будет сказать, что — русский человек, воспитанный и наставленный в православии и считающий себя истинно православным, — я не только с уважением отношусь ко всякой другой вере, но и способен молиться — и молюсь — во всяком другом храме, не только в христианском, но и в синагоге, и в мечети, и даже в буддийской пагоде.

Да, самое яркое и самое счастливое, что мне запомнилось, например, в Японии, — это посещение буддийских и синтоистских храмов. Там, где молятся, где воздают почести и хвалу Всевышнему, каким бы именем Его ни называли, я испытываю то, что на языке посвященных называется благодатью.

Конечно, и в Будапеште, и в Женеве, и в Потсдаме, и в Веймаре я ищу прежде всего православный храм, но — влекут меня, сладко манят и распахнутые двери любого костела… Сколько их мы обошли и в Будапеште, и в Эстергоме, и в наших литовских городах!