Шрифт:
«Смиренно прошу прощения, экзарх, но позвольте старику усомниться… в некоторых ваших рассуждениях. Хотя, может быть, это тема отдельного разговора…»
«Говорите».
«Мне кажется подозрительным пристальное внимание Монарха к нашей «запрещенной реальности». Зачем она ему, погрязшая в грехах и пороке, требующая постоянной коррекции, готовая скатиться в яму пустоты и хаоса, где не работает ни один закон? Что он здесь ищет? И, наконец, почему в нее регулярно заглядывают иерархи?»
«Подумайте, координатор, — после некоторого молчания ответил экзарх. — Правильно поставленный вопрос уже есть ответ. Прощайте. И сделайте то, что я прошу».
Голова Бабуу-Сэнгэ на мгновение превратилась в колоссальную сферу, вобравшую в себя всю Землю, и тут же сжалась в микрочастицу. «Проекция» экзарха, его энергоинформационный «дух» вылетел из сознания координатора, втянулся в непросматриваемое текучее многомерное облако «розы реальностей», исчез. Но Бабуу-Сэнгэ еще долго сидел под своим «колоколом невидимости», одинокий двухсотлетний старик, не имевший друзей — только сподвижников, и размышлял над тем, что услышал. Намек экзарха был слишком прозрачен, чтобы быть уверенным в его правильной интерпретации. Он не развеял сомнений координатора Союза Девяти и не привел его в состояние самадхи — просветления и озарения. Бабуу-Сэнгэ понял: земная «запрещенная реальность» — не просто один из «нижних» слоев-миров «розы реальностей», ординарный ад из системы адов Вселенной. Его значение гораздо выше, чем считают все люди Круга. Но точно знают об этом только Хранители.
«Попугайте его…» — вспомнил Бабуу-Сэнгэ последние слова экзарха. С некоторым усилием встал, вдруг ощутив свой возраст. Просьбу экзарха следовало считать приказом, хотя контактировать с Соболевым координатору совсем не хотелось. Себе он мог признаться, что боится этого человека.
ПРИНУЖДЕНИЕ К ПЕРЕМИРИЮ
Квартира, предоставленная Соболеву в Строгине скорее всего Хранителями, располагалась в новом шестнадцатиэтажном доме на улице Твардовского, который вырос аккурат напротив Троице-Лыковского кладбища. Квартира имела четыре комнаты, поэтому в ней свободно разместилась вся несколько помятая боем с кардиналами команда Матвея, кроме Горшина и Самандара, пожелавших ночевать в своих собственных квартирах. Таким образом, Матвею с Кристиной досталась спальня, Ульяне вторая, Иван Терентьевич устроился с Васей в гостиной, а Стас — на диване в рабочем кабинете неизвестного владельца апартаментов.
Тарас и Вахид Тожиевич не стали даже заходить в дом, сразу отправившись по своим делам и пообещав навестить остальных утром. А так как время уже клонилось к ночи — шел девятый час вечера, все устали, вести философские и прочие разговоры не имели особого желания, то и спать легли рано, сразу после ужина, приготовленного женщинами на скорую руку.
Утром квартиру покинули Матвей и Кристина — повезли Стаса домой, пообещав явиться к обеду. Рано вставший Василий, уже вполне пришедший в себя, но еще не восстановивший организм до нужной кондиции, устроил сеанс медитации, затем потренировался, принял душ и наконец-то почувствовал себя человеком. В начале десятого он приготовил из оставленных продуктов (холодильник был полон) завтрак: блины с овощами и шампиньонами, баклажаны с сыром, чай. В десять часов утра он не выдержал и разбудил Ульяну.
— Господи, я спала как убитая! — потянулась на постели девушка. Простыня с нее сползла, и Василий увидел упругую полную грудь с острыми сосками. С трудом отвел глаза.
— Одиннадцатый час… извини… я подумал… я там завтрак сварганил.
— Какой ты молодец!
И не успел Вася хлопнуть глазами, как девушка соскочила с кровати, чмокнула его в щеку, завернулась в простыню и умчалась в ванную. А он остался стоять в столбняке, все еще ощущая прикосновение ее молодого, сильного, горячего тела…
— Доброе утро! — появился на пороге гостиной приветливый Иван Терентьевич в спортивном костюме. — Что значит молодость и здоровье! Я слышал, как вы занимались, но не было сил встать. — Он вздохнул с притворным сожалением. — Что поделаешь, старость — не радость, а болезнь и того хуже.
— Это вы-то старый? — усомнился в словах Парамонова Василий. — Кто же тогда молодой?
— Старый, старый, внешность — всего лишь камуфляж.
— Но уж в болезни ваши я не поверю!
— Ну и зря, молодой человек. Естественное состояние человека — болезнь. Уля, как будущий медик, подтвердит мои слова. Абсолютно здоровый человек — исключение из правил, больной — правило.
Василий засмеялся, махнул рукой.
— Будет вам издеваться над дилетантом. Идемте завтракать.
— С удовольствием, только умоюсь. Кстати, как вы себя чувствуете?
— Нормально, никаких отклонений. Разве что… — Василий замялся, поскреб в затылке. — Лезут в голову разные странные мысли… воспоминания… хотя я точно знаю, что ничего подобного в моей жизни не происходило.
— Например?
— Соболев передал мне инструкции по системе боя… комбинаторике смертельного касания, сокращенно — космек, якобы разработанной перволюдьми… так вот я ее помню, хотя никогда в жизни не изучал! И еще… — Василий понизил голос, оглянулся на дверь ванной. — Я помню, что встречался с Улей раньше… в лесу… хотя опять же этого просто не могло быть! Если мои «воспоминания» не являются результатом энергетического удара, которым меня одарили господа кардиналы, то в чем дело? Ложная память?
Иван Терентьевич с интересом оглядел мрачновато-смущенное лицо Балуева, хмыкнул.
— Василий Никифорович, а ведь вы далеко не простой любитель подраться, мастер воинских искусств, вы паранорм со всеми вытекающими… Очень интересно было бы поискать ваши корни. Каждый человек по сути — мировая линия, включающая всех его предков и потомков. Мы не знаем, где наше начало и где конец, где начинается и заканчивается «я», личность. Похоже, у вас в роду были колдуны и маги, экстрасенсы, как принято говорить, или… — Парамонов еще раз оглядел Василия, — или люди Круга.