Такэда фехтовал спокойно, успевая поглядывать на общую картину боя, изредка применяя приемы из обширного арсенала айкидо, отчего противники его падали или теряли ориентацию.

Уэ-Уэтеотль, превратившись в вихрь, сражался молча и хладнокровно, двигаясь так быстро, что иногда «размазывался» от скорости. Два его недруга в черном уже вышли из строя, получив раны, не позволившие им принять участие в схватке. Но на смену им вышли еще двое: приказ Сипактоналя был ясен — убить саагуна, во что бы то ни стало принести его в жертву богине Науатль. Другой случай властолюбивому чичиму, метившему на престол, мог не представиться, а сотник был серьезным противником.

Никита отбил серию мгновенных ударов двух мечей — справа, слева, в трех плоскостях сразу, колющие и рубящие: шесть смертоносных бликов, шесть певуче-звонких щелчков металла о металл, — выбил один меч у Сипактоналя, отшатнувшегося в испуге, и в этот момент все переменилось. Град ударов чичима стих, он застыл на мгновение с вытянутым вперед мечом, глаза вспыхнули жестоко и угрожающе, и даже лицо его изменилось, вытянулось, отяжелело, набрякло кровью — и силой.

— Берегись! — крикнул Такэда, осознавший, что случилось, раньше танцора.

Если бы Сухов глянул на перстень индикатора, он тоже понял бы причину преображения Сипактоналя, но лишь с трудом отбив атаку, сообразил: вселение! Сипактональ застраховал себя и с этой стороны, подав сигнал бедствия, и в него вселили кого-то из раруггов, блестящих воинов и профессиональных убийц.

Единственное, что спасло, — память рода, знание приемов боя, о которых и раругги не имели полного представления. Однако силы были уже на исходе. Никита понял, что долго не продержится, он уже перешел предел физической выносливости, держась на биоэнергетике, сжигая себя, нырнув в «красный коридор» стресса и неконтролируемых чувств. Но ему не дали упасть. Сначала Такэда, а потом Уэ-Уэтеотль вмешались в схватку, отвлекая чичима, превратившегося в почти неуязвимую машину убийства, на себя. Индейцы-соперники тоже оказались вовлеченными в общую свалку, увеличивая неразбериху, невольно помогая жертвам, и в этом шуме раздался чей-то голос, чистый, гортанный, звонкий:

— Бегите, я задержу их! За стеной река, копьеметалок нет, за городом в лесу — кони.

Голос мог принадлежать только Уэ-Уэтеотлю, но слова были произнесены… на русском языке! Впрочем, Никита не удивился, не было сил. Все же двухсекундная передышка позволила ему сосредоточиться на внутренних резервах, прийти в себя. Кровавая пелена перед глазами рассеялась, он оценил положение дерущихся, по кивку Такэды понял, что и тот слышал голос, и кинулся в схватку, выбирая момент, чтобы схватить валявшиеся на арене вещи: нервайлер, хардсан, вардзуни, транскоф. Еще через минуту ему это удалось, и в то же мгновение они с Такэдой бросились к двухметровой стене, отгораживающей стадион от реки, без труда перемахнули через нее и прыгнули в воду с высоты десятиэтажного дома. Уже на лету они услышали тот же четкий и даже веселый голос:

— Увидимся, Посланник!

Но и Сипактональ, вернее, вселенный в него, подал свой голос, полный жуткой уверенности в неотвратимости возмездия:

— У пок ти чаан кан мао кинтун!

Эту фразу они услышали, когда вынырнули в ста метрах от городской стены. Вода кипела от дротиков и копий, которые метали в беглецов сотни индейских воинов, но ни один из них не попал. Копья не долетали, а дротики почему-то отклонялись от цели, словно сносимые ураганным ветром.

Им не надо было плыть за город и ловить коней, у них был с собой транскоф, и беглецы воспользовались им, как только переплыли реку и укрылись в кустах, не дожидаясь погони. Чем руководствовался Никита, настраивая эрцхаор, Такэда не знал, но индикатор вывел их в мир бескрайнего болота, где не было засады, а это было главное…

Толя очнулся, оглядываясь. На пороге хижины стоял заспанный Сухов, поглаживающий усы и бородку, и с сомнением глядел на болото. Изрек, встретив взгляд Толи:

— И пошел Иван-дурак счастья искать… — Вспушил баки. — Никак не привыкну к бороде — чешется, проклятая, спасу нет. Чем бы побриться?

— Хардсаном, — предложил Такэда.

— Остришь? Остри, если больше ничего не умеешь. Я поел бы чего-нибудь и кофейку попил.

— Ни того, ни другого. НЗ ты просто забыл у индейцев, а «флягу» утопил в реке.

— У меня не шесть рук, а там плыть надо было. Долго я спал?

— Сутки и три часа. Ладно, иди умывайся перед завтраком, я тут кое-какой живности наловил и поджарил лазером.

— Надеюсь, это съедобно.

Такэда не ответил, а также не стал говорить, что «живностью» были четыре лягушки, похожие на огромных головастиков с жабрами. Сам он уже отведал блюдо, приготовил его старинным способом: закатал «головастиков» в толстый слой мокрой глины и продержал «пироги» под огнем лазера. Первый «пирог» он сжег, зато остальные удались на славу.

Про себя он вздохнул: НЗ сейчас пригодился бы как никогда.

Почему он нам помог?

Этот вопрос задал Такэда, когда они позавтракали — или пообедали? — и прогулялись к недалекой пузырящейся поверхности болота.

— Только не по просьбе Тааль.

Сам же инженер и ответил:

— Конечно, натура у нее двойственная — лед и пламя, но она и так много нам дала.

— Много — для жены Вуккуба и мало — для Наблюдателя, сторонника Собора Веера. — Никита достал из кармана подаренную жрицей заколку-муиски из золота — четырехглазого аллигатора, полюбовался и спрятал. — Хохха у тебя?