Они дошли до карусели. В воздухе совсем прояснилось. С голубого неба, гонимые ветром, убегали остатки белых облаков. Карусель медленно двинулась. На лошадях, единорогах и в четырехместных санях закружились дети, визжа от радости и возбуждения.

— Только не улыбайся, оближи губы и чуть-чуть приоткрой. Прищурься. Вот так, хорошо. — Щелкнул несколько раз и спрятал фотоаппарат.

— Знаешь что, Джези. Все, что ты пишешь, — черно-белое и плоское. Ты не пишешь, ты фотографируешь.

— А вот это еще никому не приходило в голову.

Между тем карусель разогналась, лица детей размазываются, теперь они визжат от страха.

— Но, может быть, ты заметила, что на этих моих фотографиях — кошмар и ужас нашего мира, там много страдания.

— Только физического, но нет ничего о любви, которая превращается в ненависть, или наоборот. Поиски сексуальной идентичности, ха-ха! Эти твои женщины, заключенные в мужских телах, и мужчины в женских, не страдают — они просто приманка, эротический курьез.

— Чушь. Любая ситуация, которую я описываю, — это борьба.

— Ох, Джези, я не говорю о совокуплении, насильственном или полунасильственном, с белой негритянкой, транссексуалкой, или об облучении женщины, которая не желает тебе повиноваться. О том, про что я говорю, имеет смысл написать. Поверь мне, овчинка стоит выделки, критики обалдеют, да и плохо ли, если ты будешь раз в неделю приходить ко мне, а тебе навстречу будет выбегать маленькое доверчивое черноглазое существо, унаследовавшее твою гениальность, твои руки, твою улыбку.

— Мой нос.

— У тебя очень красивый нос. Я знаю, существует эта твоя… вроде бы жена. Но никто ничего не будет знать. Я не требую, чтобы ты ходил с коляской в Центральный парк. Я вообще ничего от тебя не хочу. То, что я залетела, — чудо. Я принимала таблетки. А раньше никогда ни от кого не беременела, хотя не предохранялась.

— Не дави на меня.

— Я на тебя не давлю.

— Я для того и уехал из Польши, чтобы меня никто никогда ни к чему не принуждал.

— Не заводись, дорогой. Я тебя не принуждаю, и не припутывай к этому политику, коммунизм и тоталитаризм. Я тебе предлагаю сделку. Знаешь, на днях ко мне приходила твоя Вероника.

— Какая еще Вероника?

— Ну, та, которую ты облучил в «Кокпите». О’кей, не ты, твой герой — она рассказала, как было в действительности. Ну, эта полька.

— Ничего в действительности не было, и никакой Вероники не было.

— Была, была. Кстати, она очень красивая. Сказала, что ты с ней спал, а потом пообещал выдать за американского миллионера, у тебя в кармане был целый список холостых миллионеров.

— В кармане у меня был список Левинкопфов и Вайнрайхов, убитых в годы Холокоста. Вот что у меня было.

— Возможно, у тебя были два списка. Она сказала, что вы с ней так договорились: если ты выдашь ее замуж, она тебе заплатит. Ну и брак состоялся, а она отказалась платить. И ты, обозлившись, в отместку изобразил ее в «Кокпите» блядью. Она сказала, что все знакомые в Польше ее узнали, это было совсем не трудно. Сказала, что всегда потом записывала, о чем вы с ней говорили. А несколько ваших разговоров записала на диктофон. Она знала, что мы с тобой знакомы, и предлагала заключить с ней договор на книгу о тебе.

— Аванс просила?

— Нет.

— Надо было согласиться.

— Она не просила аванса. Она богатая — благодаря тебе, вышла за миллионера.

— Чепуха.

— Показала мне несколько страниц.

— Хорошие?

— Нет. Но правдивые. Она в самом деле записывала на диктофон. У меня нет никаких сомнений. Мне такие диалоги хорошо знакомы.

— Ну а договор-то заключишь?

— Нет, но кто-нибудь другой может заключить.

— И пускай. Ты все это сочинила.

— Ты так думаешь?

Карусель замедляет ход. Лица детей становятся более четкими. Джези снова достал фотоаппарат.

Подумать только, в Нью-Йорке живет около двухсот тысяч поляков, но на всем Манхэттене нет ни одного приличного польского ресторана! Ну, есть в Ист-Виллидж на Второй авеню между Седьмой и Четырнадцатой две забегаловки, «Тереска» и «Иоланта», но более-менее стильного заведения — ни одного. Да и в Грин-пойнте [25] тоже с этим плоховато. Есть там, правда, десятка полтора польских закусочных с варениками, картофельными оладьями и клецками, но в одном только «Полонезе» можно отпраздновать свадьбу или именины. А вот у русских — совсем другое дело. Я уж не говорю о Брайтон-Бич, то есть о Маленькой Одессе, где гастроном «Москва», рестораны «Татьяна», «Руслан и Людмила» и очень пристойный «Националь» теснятся бок о бок.