С львиной грацией он скользит по палатке, и под его тугой кожей как будто извивается кто-то еще. Существо внутри существа. Алодия показалась бы неуклюжей рядом с ним.

Он наполняет две кружки.

Я мало знаю о сон-траве. Я не знаю, сколько времени ее яду потребуется, чтобы убить кого-то, не знаю, способны ли сухие ягоды на это в принципе. Я отклоняюсь, когда он возвращается, пытаясь успокоиться прикосновением ножа к моей спине.

Он снова садится.

— Расскажи мне о своих друзьях, — говорит он, — и я дам тебе немного вина.

Как будто вино — это невероятное сокровище. В анимаге есть что-то простое, бесхитростное. Может, это безумие. Я решаю все взвесить.

— Что ты хочешь знать? — спрашиваю я. Дыхание застревает в горле, когда он делает глоток.

— Зачем вы пришли?

«Война прекрасная» учит, что лучшие обманы рождаются из правды.

— Мы хотели увидеть вашу армию, — отвечаю я ему.

— Я не верю, что вы такие глупые.

Он отпивает еще. Я смотрю на вторую чашку, будто желая ее заполучить.

— Нас отправили.

— Кто? — Его глаза расширяются.

— Я не могу сказать.

Он наклоняется вперед, так близко, что я вижу черные радужки его глаз. Они продолговатые, подобно кошачьим.

— Ты скажешь или прольешь кровь.

Я внимательно изучаю еду в тарелке, делая вид, что размышляю.

— Это был князь, — говорю я. — Князь Тревиньо.

Человек, поставляющий врагу запасы еды. Предатель.

— При дворе князя многие не верят, что ваша армия так велика, — продолжаю я. — Они хотели подтверждения и послали нас.

Он возвращается на место и отпивает из чашки.

— Я не верю тебе.

«Господи, пусть яд подействует».

— Почему нет? — Я стараюсь выглядеть озабоченной.

— Потому что ты не воин. Князь круглый дурак, но он не пошлет следить за армией ребенка, который мочит собственные штаны.

Конечно, он прав, и мое сердце падает. Все как будто кричит: я — Носитель Божественного камня! Но я уверена, что этот анимаг никогда не должен узнать об этом.

— Я не знаю, почему они отправили меня. — Я опускаю голову в притворном стыде. «Заставляй его говорить».

— Ты очень плохой лжец.

Он двигается так быстро, что я едва успеваю заметить. Я чувствую только боль, яркую и пульсирующую в моем предплечье. Я смотрю на кровь, струящуюся по моей руке двумя ленточками.

Он щелкает пальцами у меня перед носом, и я вижу какие-то острые штуки, торчащие у него из-под ногтей, с них капает моя кровь.

Пульс учащается в моей руке, алые струйки срываются каплями на землю. Сгущенный воздух поднимается передо мной, меня ощутимо качает.

Он снова отпивает.

— Теперь, когда земля вкусила твоей крови, мы точно сможем узнать правду.

Яркие капли падают на утоптанный пол. При ударе о землю они расползаются, сплющиваются, впитываются в песок и коричневеют. Божественный камень внезапно обжигает, и я чуть не кашляю, когда жар бросается вверх по спине.

— Земле нравится твоя кровь, — напевает он. — Да, именно твоя, нравится, очень нравится, мой камень даже потеплел.

Он поднимает чашку к улыбающимся губам.

Амулет, качающийся у него на груди, начинает светиться светло-голубым, как предрассветные звезды. Он собирается меня сжечь. Он будет вытягивать из меня правду, понемногу сжигая мою кожу. Я не сильная личность. Я знаю, я скажу все, лишь бы прекратить боль.

Он гораздо быстрее меня, так что я знаю, что должна сделать это очень четко и правильно. Пока мое левое предплечье кормит землю кровью, правой рукой я медленно дотягиваюсь до спрятанного ножа. Я медлю, сомневаясь. Это может быть час моей смерти. Он может нарезать меня на ломти своими рукотворными когтями или просто перерезать мне горло.

— Я не хочу умирать, — говорю я ему чистую правду.

Он улыбается так, как отец безоружно улыбается своей любимой дочери — с такой улыбкой мой папенька всегда смотрел на мою сестру.

— Все, что тебе нужно сделать, это сказать мне…

Он не заканчивает фразу. В его глазах появляется странное выражение, он косит и жмурится.

— Тебе от меня не сбежать, девочка, — он переходит на классический язык, — слишком поздно. Земля уже отведала твоей крови.

Не отводя взгляда от его крайне милого лица, я вытаскиваю нож.

— Я так устал. Устал. Устал. — Он осматривается в палатке, неспособный сосредоточиться. Вдруг его глаза раскрываются шире, он догадывается. — Что ты сделала со мной?