Я внимательно слушаю, тело напряжено в мучительной неподвижности. Крики стихают. Возможно, они двигаются прочь от меня. Я не могу понять, чувствую ли я облегчение.

И потом я слышу мягкие крадущиеся шаги по песку.

Кровь ударяет в уши. Я боюсь даже вздохнуть. Они точно заметят эту щель. Они заглянут сюда, чтобы проверить ее глубину, и наткнутся на мое убежище. Я думаю о чернилах в моей сумке, если бы у меня только было время измазать лицо и одежду, скрыться в темноте! Правда, тогда меня мог бы выдать запах.

Запах… в пещере все еще пахнет жареным зайцем. Мои глаза наполняются слезами. Сейчас мы могли бы завтракать втроем — Косме, Умберто и я. А потом я думаю: как странно думать об этом, когда плен или сама смерть ходят рядом.

Шаги раздаются ближе. Шипящие мужские голоса говорят на языке, которого я не понимаю.

Но вдруг я узнаю этот язык. Он похож на классический язык, хотя слоги более резкие и гортанные, чем я привыкла. Я так поражена, что на краткий миг даже забываю о страхе. Люди Инвьернов говорят на классике?

— N'e hay ninguno iqui, — говорит один.

Здесь никого нет.

— Lo Chato n'e seria feliz si alquino nos escapr'ia.

Кот будет недоволен, если кто-то ускользнет от нас.

Гортанные звуки слышны ближе, громче. Передо мной, на расстоянии вытянутой руки, чужая толстая и бледная рука гладит водопад известняка, освещенный солнцем, пробивающимся сквозь потолок пещеры. Рука испещрена шрамами, похожими на сморщенное хлебное тесто.

«Господи, пусть он уйдет».

Я жду, что последует за рукой. Может, бледное лицо. Я закрываю глаза, отказываясь смотреть. Наконец я слышу «N'e vieo nado» — ничего не вижу.Звук скользящих шагов стихает. Я ощущаю свое одиночество: пустая, печальная вещь.

Я не смею шевельнуться — вдруг это только уловка, вдруг они сторожат вход в расщелину, ждут, пока я обнаружу себя. Если бы у меня была сон-трава, я могла бы заснуть, чтобы только не быть в этом кошмаре. Через несколько дней я проснулась бы, пленная или свободная. Или я могла бы быть убита, и тогда не проснулась бы вовсе. В любом случае я избежала бы этого ужаса незнания, что меня ожидает, незнания, не ждет ли меня за углом мой враг.

Мой желудок пуст. Мне нужно облегчиться. Но я не шевелю и пальцем, даже не вдыхаю глубоко. Низ спины болит от напряжения — я очень крепко прижимаю ноги к груди. И тем не менее, мне удается задремать, согревшись самыми искренними молитвами. «Пожалуйста, сохрани Умберто, Косме, Хакиана и Белена. Пусть они спасутся. Присмотри за ними».

Я просыпаюсь с окаменелой спиной, мой желудок превратился в дыру, ноющую от голода. Вокруг непроницаемая тьма, так что я понимаю, что проспала до полудня, может, дольше. Я тихо дотягиваюсь до рюкзака, развязываю шнурки и удивляюсь, как ловко я с ними управляюсь в темноте. Я достаю пачку вяленого мяса. Баранина с солью и медом. Липнет к зубам, но очень успокаивает. После я пью из бурдюка. Интересно, надо ли мне экономить? Как долго я тут просижу? Я шарю рукой в рюкзаке, чтобы узнать, что еще Умберто положил мне. Еще еда, еще фляга, нож, свеча, огниво. Я никогда сама не разводила огня, но много раз видела, как это делают другие, так что справлюсь, наверное.

Я прячу нож в голенище сапога, завернув лезвие в лоскут ткани. Прежде чем сделать что-нибудь еще, я должна облегчиться. Сначала я собираюсь выкопать ямку прямо тут, в моей маленькой пещере, но идея лежать на собственных отходах не очень мне нравится. Лучше спуститься вниз и забраться обратно до наступления утра.

Медленно, стараясь не шуметь, я свешиваю ногу с каменной губы и хватаю ее руками, когда подтягиваю вторую ногу. Я соскальзываю на животе по склону и расслабляюсь только в последний миг, когда мои ботинки касаются песка на полу. Вздох облегчения, возможно, слишком громкий. Я выпрямляюсь и прислушиваюсь. Ничего. Я делаю несколько шагов вперед. Снова ничего.

Я не осмеливаюсь идти дальше, потому что не уверена, что смогу найти дорогу обратно. Когда я присаживаюсь на корточки, давление в животе ослабевает. Я рою песок, иногда останавливаюсь и вслушиваюсь. Закончив, я проверяю уклон пола и отмечаю самое глубокое место пальцем, пока задираю свои одежды и вожусь с завязками на штанах. Зов природы так силен, что я едва успеваю вовремя присесть.

Я слышу голоса и скользящие шаги.

У меня нет времени на то, чтобы закончить. Я натягиваю штаны и забираюсь обратно по склону, в свой тайник, а горячая моча бежит по ноге. Известняк слишком мягкий, слишком скользкий. Я карабкаюсь вверх, цепляясь за камень, не обращая внимания на боль, но мои ноги путаются в штанах, которые я не успела толком надеть и завязать. Голоса приближаются. Я отчаянно карабкаюсь, но каждый раз, как я нащупываю руками выступ, за который можно ухватиться, моя нога соскальзывает. Я плачу от ужаса. Вдруг Божественный камень превращается в ледышку, и у меня перехватывает дыхание. Я теряю опору и сползаю вниз. Падаю задом на пол пещеры. Воздух покидает мои легкие одним изможденным вздохом.

Свет факела слепит глаза. Грубые руки хватают меня за плечи. Они поднимают меня на ноги, поворачивают. Я вижу бледные лица, клочки волос и злые глаза.

Один отворачивается с выражением отвращения на лице, зажимая нос. Теперь и я чувствую запах своей мочи, резкий и сильный. На краткий миг стыд побеждает страх. Но один из них вдруг говорит другому на классике:

— Отведем ее к Коту.

Властный мужчина, ниже ростом, держит кинжал у моего горла, пока они ведут меня вперед. Я думаю о своем ноже, спрятанном в ботинке, даже окруженная отрядом Инвьернов. В первый раз я позволяю себе вспомнить о Заблудшем, которого я убила, о том, как лезвие ткнулось в кость, как проскользнуло между его ребер, словно иголка проходит через грубый гобелен. А кровь, пролившаяся на мою юбку, остыла очень быстро. Смогла бы я снова убить?