Глаза Умберто светятся отчаянной надеждой, и мне до боли хочется погладить его по непослушным волосам и сказать ему, что между нами что-то может быть возможно. Я говорю ему то, что могу сказать:

— Если бы у меня был выбор — да, я бы выбрала быть свободной от Алехандро.

— Я рад это слышать, — улыбаясь, отвечает он.

Мы сидим бок о бок в непринужденном молчании, оба стараемся не коснуться друг друга. Чтобы избежать его взгляда, я смотрю на свою юбку и замечаю, как широко мои бедра расположились на узкой лежанке. Моя кожа издевается над моей новой стройностью, как будто ожидая возвращения веса. Украдкой я смотрю на Умберто, удивленная тем, что точно знаю: даже если я начну есть булочки каждый день, он не перестанет заботиться обо мне.

— Чему ты улыбаешься? — спрашивает он.

От необходимости отвечать меня спасает вернувшаяся Мара, которая сообщает, что обменяла овчину на мыло и доступ к горячей воде.

Мара заплетает мне косы, когда возвращаются Косме и Хакиан. Я понимаю, что что-то не так, по заострившимся чертам лица Косме и по тени, лежащей в глазах Хакиана.

— Что такое? Никто не согласился с вами говорить? — спрашиваю я.

— Мы узнали то, что должны были знать, — отрывисто говорит Косме и начинает ходить по комнате.

Я с тревогой смотрю на Умберто. Он только пожимает плечами, как бы говоря: дай ей время.

Косме надувает губы, потом бросает:

— Первые повозки с провизией отправляются завтра на рассвете. Мы должны действовать сегодня ночью.

Сегодня! Я надеялась привыкнуть к этой мысли, может, провести некоторое время в молитвах, чтобы запастись мужеством.

— Подношение собирают священники, — продолжает она. — И хранится оно в монастыре.

От ее слов у меня что-то падает в животе. Непостижимо, что священники одобряют это дело. Нет ничего удивительного, что Косме и Хакиан так мрачны и яростны.

— Мы можем найти вход? — спрашиваю я.

Хакиан кивает.

— Сегодня они проводят таинство боли. Мы все, вдесятером, пойдем туда, а когда толпа будет расходиться, прошмыгнем в кухонные помещения. С собой мы пронесем отвар сон-травы. Надеюсь, что хотя бы один-двое из нас смогут найти тайник.

— А если нас схватят? — тихо спрашивает Мара.

— Тогда делом Элизы будет нас освободить, — многозначительно отвечает Косме.

— Моим?

— В этом случае ты объявишь, что являешься лидером Мальфицио, и согласишься на переговоры только после того, как твои люди будут отпущены.

— С тем же успехом это может привести к вашей казни, — отвечаю я, нахмурившись. — Мы не можем быть уверены в намерениях князя.

Косме с вызовом поднимает подбородок.

— Никто не говорил, что наше предприятие обойдется без риска.

Я вздыхаю; ненавижу такие моменты.

— Иначе говоря, у нас нет реального плана побега.

— Если нам удастся принудить князя защищаться, этого будет достаточно, — шепчет Мара. — Его ресурсы в несколько раз превышают ресурсы нашего крошки Мальфицио.

— Преимуществом будет и то, что твоему супругу надо выиграть войну, — замечает Умберто.

Морщась, я говорю:

— Косме, ты могла бы использовать свои связи с князем, чтобы вытащить нас из беды?

Она хмурится.

— Я все рассказал ей, — виновато объясняет Умберто.

— Я попробую, — говорит она жестким голосом. — Хотя просить его о чем-то мне кажется очень неправильным. Просить у него одолжения… неприятно. Всегда есть цена.

Я задумчиво изучаю ее.

— Тогда мы постараемся избежать этого. Сообщите нашим компаньонам план, и станем собираться.

Монастырь представляет собой уменьшенную копию монастыря Бризадульче, где настоятельствует отец Никандро. Те же глиняные стены, молельные свечи и деревянные скамьи. И, точно как в Бризадульче, число верующих крайне мало: скамейки почти пустуют. Я надеялась, что нам надо будет затеряться в гораздо большей толпе.

Наши пустынные одежды подходят для кающихся и ищущих блага в таинстве боли и не привлекают внимания. Когда мы с подобающим почтением входим, Косме и Умберто набрасывают свои шали, чтобы скрыть лица и не быть узнанными. Мы разделяемся, чтобы не вызывать подозрений, и тихое урчание молитвы начинает наполнять помещение, поднимаясь и опускаясь в мягком интонировании. Мой Божественный камень гудит теплом.

Рядом с алтарем ожидания священник поднимает голову. Он рассматривает нарастающую толпу.

Я опускаю лицо и пробираюсь за Косме, пробивающей себе дорогу вперед, проклиная себя за то, что забываю такую важную вещь. Прятаться за ней — бесполезное дело, потому что она изящна, а я нет, но священник продолжает пристально разглядывать людей, не обращая внимания на меня. Стараясь двигаться незаметно, я хватаю Косме за локоть и заталкиваю на ближайшую скамью. Мы садимся вместе, соприкасаясь бедрами.