Под ветряком и правда раскачивались какие-то железки.

– Вот их вгонишь в пазы. Они там одни такие, ближе к центру. Всего четыре штуки. Загонишь их – и все, слезаешь. Но не забудь повернуть!

– Хватит болтать! Работаем! – заорал Крюкомет. Я принял в руки трос и подошел к мачте, а Рэмси впрягся в штурвал.

Знаете, у меня получилось. И не так уж и сложно оказалось! Первые пару раз я не очень соображал, как переносить вес, но потом втянулся и быстро добрался до нависшей над головой громады.

Представлять, что будет, если вдруг ветряк сорвется, я не стал. Как-то не хотелось.

Глядя вниз, я по чуть-чуть поднимался вслед за потрескивающим ветряком. Постепенно палубу внизу скрыла метель. Мир исчез. В нем остались только свист ветра, треск лебедки, черная туша механизма над головой и бесконечная вьюга вокруг. Снег бился об одежду, норовя найти щели и проникнуть поглубже. Мне показалось, что даже мачта покачивается от порывов ветра.

То было странное ощущение. Я, метель, ветряк и мачта, повисшие в небытии, где терялись понятия «внизу», «слева» или «справа». Прижавшись к холодному, обледенелому стволу мачты, я поймал себя на неуместном чувстве восторга.

Щелчка вставшего на место ветряка я не пропустил. Мачта даже вздрогнула от удара.

– Стопари! – донесся до меня крик из снежной пурги. – Стопари!

Видимо, этот звук услышал и боцман.

Я сделал все, как рассказал мне Рэмси, а затем быстро спустился вниз, в мир, где кроме снега были еще и люди. Сначала из метели проступила капитанская рубка, потом темные края фальшборта и фигуры штурмовиков, а затем штурвал лебедки с отдыхающими моряками.

– Отлично! Следующая мачта!

Когда наконец оба ветряка оказались на месте, отчего в воздухе повис низкий гул металла, противостоящего метели, Крюкомет кувалдой выбил какие-то железки у основания мачты и уставился наверх. Мы все, как один, задрали головы, глядя на снежное небытие.

– Проклятье. Крутятся? Нет?

Сверху что-то цокнуло, гул изменился. Что-то заскрипело в мачте.

– Пошла, родимая! Пошла! Все, уходим! Теперь все зависит от этих шаркуньих выродков на третьей палубе! Хорошая работа!

– А зачем это? – спросил я у Грэга, который оказался рядом.

– Спроси инструментариев. Я знаю только то, что может заклинить двигатели. Покрутятся ветряки пару часиков, а потом Шестерня попробует запустить нашу красавицу. И мы уйдем из этого богами проклятого места! Куда-нибудь к теплым бабам и горячему пойлу. Неужели все закончилось, а?

Моряк пропустил в люк Саблю, посмотрел назад, на мачту.

– Во мне пробуждается Шон, малец. Мне как-то тоже хочется оказаться подальше от таких приключений.

– Ты можешь себе это позволить, – холодно сказал оказавшийся рядом Половой. Он был угрюм. Я вспомнил татуировку корсара, покрывающую почти все его тело. У старшего матроса нет другой доли. Либо петля, либо вольная Пустыня.

У меня зачесалась рука, на которой осталась метка гильдии рыбаков, поставленная в далекой шахте. Но ее, в отличие от знаков Полового, можно было спрятать.

Даже на первой палубе, забывшей об отоплении в первый же день остановки, было теплее, чем снаружи, а уж когда мы дошли до кухни – мне показалось, что я попал в баню!

Моряки, с шутками и преисполненные надежд, скидывали с себя парки, даже Крюкомет улыбался. Я пробрался внутрь, к своему лежаку, и только сейчас заметил расстроенное и испуганное лицо Фарри, сидящего рядом с угрюмым капитаном.

Что случилось?

«Смерть… Она никуда не делась, Эд. Хоть запусти десяток двигателей – со «Звездочки» она не уйдет».

– Все готово, капитан! – бодро отрапортовал Крюкомет. – Скоро уже двинемся! Пусть Темный бог поможет инструментариям: если они запустят двигатели – значит, не зря грелись в тепле, пока мы корячились в этой метели!

Мрачный Дувал сидел у печи и кутался в волчью шкуру. Взгляд капитана поднялся на вошедших, и Аргаст хрипло произнес:

– Мертвец, Старик, Крюкомет, за мной. Нужно кое-что обсудить. Сейчас.

Едва офицеры вышли, Фарри знаком подозвал меня к себе, и мы вместе покинули кухню. Где-то вдали слышались шаги уходящих мужчин, а мой друг потянул меня в противоположную сторону.

– Что случилось? – не выдержал я. В коридоре было холодно и темно. Я не видел лица Фарри, но чувствовал его смятение.

– Один из штурмовиков в лазарете умер, – тихо сказал мой друг.

– И? – цинично спросил я. Осекся, почувствовав стыд.

– От него почти ничего не осталось. Я вижу, он странный какой-то. Коснулся рукой… А он в труху. Рассыпался. Одежда и пыль… Пыль!