– А-а, – протянул он понимающе.

У меня в кармане курлыкнул телефон. Пришло сообщение.

Я знала, что там внутри. И почти знала, что увижу на вложенной фотографии.

– Что случилось? – Сэм положил мне руку на плечо…

Они стояли внизу, на пристани, на Воробьевской набережной. Мама казалась счастливой и пьяной. Ее букет, все тот же, немного увял с утра, но она все так же прижимала его к груди.

Я сдавила в кулаке свой кулон…

На месте мамы был обтянутый черной кожей скелет.

– Последний рейс на сегодня! – разносился над берегом женский голос, усиленный мегафоном. – Последняя прогулка по Москве-реке, подходим за билетами в кассу! Кто опоздает, ждет до завтра! Последняя прогулка на сегодняшний день!

Я увидела их издалека. Пароход медленно отваливал от пристани. Я бросилась бежать, как не бегала никогда в жизни.

– Мама!

Она стояла рядом с Германом и, кажется, не слышала ничего вокруг. Глаза у нее были наполовину прикрыты. Герман нависал над ее плечом и ел шоколадный батончик. Глядел мне в глаза и ел, медленно откусывая кусочек за кусочком.

– Не надо! – закричала я. – Стой! Не ешь!

Полоска воды между бортом и берегом делалась все шире.

– Девушка, все, уплыло ваше счастье! Приходите завтра, первый рейс – в одиннадцать утра! – весело закричала женщина с мегафоном.

Мама меня не видела и не слышала. Она будто спала с открытыми глазами; я замерла на краю причала, понимая, что проиграла теперь бесповоротно. Где-то за моей спиной Сэм напрасно катил по набережной криогенную установку, на которую я понадеялась так же бестолково, как на бутылку молока в больничной палате. И Герман снова меня переиграл…

Он улыбался, глядя на меня с теплохода. Так садист смотрит на агонизирующую жертву.

– Оставляю тебя в живых просто для развлечения. Смотри, – он снова откусил от батончика.

– Нет!

– Да!

Мне захотелось кинуться головой вниз в темную воду…

И в этот момент все изменилось.

Разбежавшись, оттолкнувшись от края причала, Сэм прыгнул – я увидела, будто в замедленной съемке, как он взлетает над водой и, кажется, сейчас в нее и сорвется…

Но он долетел, чудом дотянулся, уцепился, ухватился за борт.

Женщина с мегафоном осеклась и закашлялась. Люди на палубе удивленно расступились, попятились, инстинктивно избегая необычного опасного явления. Сэм подтянулся, вскочил, спрыгнул на палубу…

Аристократическим движением поддернув фольгу на шоколадном батончике, Герман отправил в рот последний кусок.

– Нет! – завизжала я.

И Сэм меня услышал.

Не знаю, поверил ли он тому, что я успела ему объяснить, – в моем пересказе правда о Тенях, тайно пожирающих людей, выглядела совершенно неправдоподобной. Не знаю, кем он считал Германа. Но в этот момент Сэма вела интуиция – и она подсказала ему единственно правильное решение.

Он ударил Германа по руке снизу. Недоеденный шоколадный батончик выскользнул из пальцев Тени и по широкой дуге полетел за борт.

Герман оскалился. Двумя руками схватил голову Сэма, будто намереваясь раздавить ее, как арбуз…

И оба провалились – в преисподнюю, как мне показалось в этот момент.

Мама по-прежнему сидела на скамейке у борта. Казалось, она не замечает того, что творится вокруг. На палубе кричали и метались люди:

– Дно провалилось!

– Мы тонем!

– Помогите!

Капитан растерялся. Теплоход завертелся на месте и сильно врезался носом в причал, так что я едва устояла на ногах. Все, что я видела в этот момент, – мама жива. Германа рядом нет. Но нет и Сэма – он пропал…

О том, что случилось на самом деле, я узнала позже. Очень скоро.

…Гриша и Лиза получили от меня эсэмэску, путаную и истеричную. И, ни с кем не советуясь, пришли мне на помощь.

В момент, когда Сэм выбил из рук Германа последний кусок шоколадного батончика – прервал транзакцию, выражаясь профессиональным языком, – Гриша открыл рамку в палубе теплохода. Герман и Сэм провалились, но не на речное дно. По воле Гриши оба упали на пол огромного молокозавода, производящего сливки, творог и сметану. И, как только они грохнулись на бетонный пол, Лиза ударила по молочным цистернам, пробивая в них широкие пробоины.

Поток молока хлынул вниз, стена молока, дождь белых струй, молокопад. Лиза говорит, Герман орал ужасно.

Эта древнейшая Тень, Консервы, оказалась обречена на этот раз. Но если бы Сэм опоздал на мгновение – моей мамы уже бы не было в живых.

Она сидела на скамейке в парке у набережной, немного растерянная. Немного рассеянная. Чуть бледная, но, в общем, молодцом:

– Ну, знаешь, ты меня вымотала с этим шопингом, я в жизни столько не бегала по магазинам…