Значит, Гриша был на моей стороне, а Лиза – на стороне закона. И поэтому они, не ругавшиеся никогда в жизни, разбежались, и Лиза… она уничтожила Гришин уникальный портал в зимнее озеро тысяча восемьсот двенадцатого года. Разрывая тем самым что-то важное, тонкое, давая понять – ты здесь больше не живешь…

А я – причина.

Чем с этим жить и чувствовать вину, не лучше ли обо всем забыть?

Задрожала стена, потеряла плотность. Мыши разбежались, оставив коньяк нетронутым. В проеме появился Гриша. Его лицо оставалось в тени.

– Идем, – сказал он отрывисто. – Свечку только загаси.

На кухне Пипла сидел Инструктор и ел пряник. Я не удивилась ему и даже почти не испугалась.

– Садись, – он указал мне на стул.

– Только давайте скорее, – пробормотала я устало.

– Скорее не выйдет! – он стукнул пряником о стол. – Скорость – особенность кошачьих родов, а у нас здесь серьезное дело… Вы, пьянчуги, валите отсюда оба!

К моему удивлению, они не стали спорить. Гриша молча нарисовал рамку, и оба ушли в нее – с той стороны мелькнул огнями, кажется, ночной клуб, и сразу же исчез. Стенка затянулась обоями.

Мы с Инструктором остались вдвоем. Я сидела, опустив глаза, слишком измученная, чтобы бояться.

– Я же не собирался стирать тебе всю память, – сказал он нервно, будто оправдываясь. – Только с момента посвящения. Твоя вина – под вопросом, а вот твоя нестабильность, ненадежность, эмоциональная незрелость…

Я подняла глаза. Он осекся:

– Ладно. Я тебя понимаю. Но чем работать в Доставке, трепать нервы себе и другим – неужели тебе же самой не лучше вернуться… к нормальной жизни? У тебя должны быть какие-то свои дела, учеба, парни, развлечения… А ребята испугались за тебя. Они помнят случай с Антоном. Там было другое. Хотя формально… ты нарушила.

Я молчала, крепко сжав зубы.

– Ну вот… А служба Доставки – не шарашкина контора, а сложная система мистических связей. Тот факт, что посвященные пересра… переругались между собой, – удар по нашей безопасности и стабильности портала. У меня холодильная установка барахлит весь день, вода с потолка капает… Мужики себе места не находят… Ты пойми: они всего лишь три старых хрыча, которые зависли между смертью и жизнью и посмертно пашут ради блага живых. Они не всемогущие!

– Я не хотела вступать в сговор с Тенью, – сказала я.

– Я знаю.

– И я не… не собиралась предавать Доставку!

– О чем говорить, – сказал он с глубокой усталостью в голосе.

– И что мне делать? – прошептала я.

Он кивнул:

– Решай. Или я тебя корректирую и ты, условно говоря, забываешь все с того момента, как мы с тобой влетели под самосвал. Это совершенно не больно, не противно, это никак – ты и не заметишь.

– Или?

– Или ты мне сейчас обещаешь, что никогда, ни при каких обстоятельствах, ради своей жизни или чужой не вступишь в переговоры с Тенью. И мы делаем вид, что ничего не было… Только хорошо подумай, потому что у тебя уже сейчас нарастают проблемы, пропуски в университете, нет времени на личную жизнь, и будет только труднее, только хуже… Подумай.

Ну что за день у меня сегодня – одни слезы. С утра до вечера. И, что характерно, все время по разным поводам.

– Ле-ебедева, вставай! Пора мне проситься в другую комнату, ты меня забодала своими выходками… Лебедева, ты идешь на первую пару или нет?

Шлепанье босых ног, грохот свалившихся книг, Настины ругательства вполголоса.

– Слушай, а с этой посылкой что делать? Которая от Михаила Васильева? Алло, ты слышишь?

Она стояла над моей кроватью с картонным ящиком в руках.

– Если хочешь, можешь открыть…

Я чуть было не добавила «и взять себе», но вовремя прикусила язык.

Настя поддела ножницами картонный клапан. Разрезала прозрачную липкую ленту. Откинула крышку, вытащила сверток, сбросила упаковочную бумагу:

– Ничего так, у мальчика есть вкус…

В руках у нее был стеклянный заварочный чайник с тонким носиком. Я нахмурилась; как я ни была в то утро расслаблена и измотана, но интуиция, вкупе со способностью размышлять, оставили меня не до конца. Я смотрела на Настю и понимала, что пазл не складывается: с какой радости Мише присылать мне курьерской почтой чайник?

– Посмотри, какая прелесть, – Настя протянула мне чайник. – С розочками…

Я протянула руки и взяла подарок. Поразилась, какой он увесистый при кажущейся ажурной легкости…

И вдруг по тонким стенкам побежали трещины. Крохотные, паутинные, они брали начало от моих пальцев, точнее от отпечатков моих пальцев на стекле.

Это было как мгновенная изморозь, как цветение вишневого сада в ускоренном режиме. Это было очень красиво и очень быстро: прозрачный чайник побелел, помутнел и рассыпался миллионом крохотных осколков.