Телеведущая раздражала Лену так сильно, что она жалела на нее бранные слова: просто вздыхала себе под нос и ела горячий суп, не поднимая взгляд от тарелки.

– Сергей, по сути вас предали? – жалобный голос.

– Да… – тяжело выдавливаются слова, пыхтение. – Сначала Горбачев. Ведь мы… пых… давали присягу Союзу, а он ушел сухим из воды… а меня и моих товарищей… пых… И чтобы меня судили, меня выдал Ельцин… Спасибо Руцкому и депутатам, защитили… Депутат Иона Ионович… пых-пых… Андронов забрал меня на границе, в Псковской области… Спасибо…

– Понимаю, трудно об этом, но сколько вы в общей сложности отсидели?

– Двадцать два месяца… Шесть недель в камере смертников, один…

– Сергей! Вы знаете, если бы не эти провода в студии, я бы подошла к вам и вас поцеловала!

– Спасибо, – круглое лицо гостя окрасилось багрянцем.

– Передачу она не перепутала? – Лена вскинула смешливые глаза. – Вроде до ночи далеко, а при всех к нему клеится.

– Много ты понимаешь! Он же герой. Его все целовать должны. Если б я его, положим, встретил – тоже бы расцеловал. Как брата родного.

– Ну-ну, понятно, освободили, чего героя из него лепят? Герой… Прям! Вчера Сванидзе хорошо объяснил: это ваш хамский парламент, говорит, специально так делает… эти будит… низменные чувства… Был парламент хамский, стал бандитский.

Виктор смотрел на ведущую Бердникову и в который раз поражался ее сходству с Раей Алтуховой, продавщицей из их магазина, с которой он несколько раз тайно встречался. Рая старше, толще, но лет двенадцать назад наверняка была копией этой ведущей. Он всегда, когда видел эту ведущую, хотел сказать Лене: “Правда, на Райку похожа?” – но в последний момент прикусывал язык: не надо упоминать, мало ли, вдруг голос выдаст. Лена спросит: “Какую еще Райку?” – “Какую? Продавщицу нашу” – “А с чего ты ее вспомнил?” – или просто что-то почует. Странно, этого сходства Лена как будто даже не замечала.

На самом деле Виктор не считал происходившее с Раей изменой. От того, что он несколько раз вечерами заходил подвыпившим в уже закрывшийся магазин с черного хода, как сговаривались, его отношение к Лене ни в чем не переменилось. Он лишь ощущал себя всякий раз школьником-прогульщиком на карусели. Когда он видел в телевизоре эту ведущую, сразу хотелось потянуться, вспоминая карусель. Зато он мог с уверенностью сказать жене: “Я тебе никогда не изменял” – и не чувствовать, что врет.

Хлопнула калитка.

Лена подошла к окну.

– Янс, – сказала она, наблюдая, как сосед перекатывается по двору, невысокий и круглый.

Он зашел в гостиную: брыли, коричневатые мешочки под глазами, и третий мешок, солидный, – пузико. Шелковая цветная рубашка была расстегнута на четыре пуговицы, виднелись колечки седых волос. Он вытащил из кармана треников запечатанную бутылку водки с синими буквами “Абсолют”.

Виктор поджал губы и сочувственно покачал головой: мол, дорогой продукт.

Гость был соседом уже пятый год, и длинная фамилия Янсюкевич обломилась до короткого Янс. О его богатстве ходили легенды, все знали, что он ювелир. Таня сдружилась с его дочками Викой и Ксюшей. Иногда он заходил за девочками, когда они засиживались, но чаще являлась его жена Алла, высокая, спортивная, с высокой грудью и блондинисто-белесыми, стянутыми на затылок волосами. Таню к ним в дом никогда не звали. Несколько лет назад вся их семья была на ее дне рождения. Янс принес бутылку вискаря, которую осушил почти всю в одно горло. Под конец они пели с Виктором, обнявшись.

– Садитесь, садитесь! Как раз к обеду… – сказала Лена, изображая радушие.

Янс громыхнул бутылкой об стол. Плюхнулся на стул: крупные капли испарины блестели на покатом лбу.

Лена принесла рюмки.

– А чего вы смотрите? Нардепов, что ли?

– А чо, нельзя? – спросил Виктор, разливая.

– Так их же скоро выметут к чертовой матери… Надоели мудаки!

– Давно пора! – одобрила Лена.

Янс фыркнул, поднял рюмку, проглотил не чокаясь.

Виктор, подняв свою рюмку, колыхнул водку, любуясь маслянистой пленкой: – Ну, твое здоровье! – опрокинул.

В телевизоре длился “Парламентский час”: актриса Татьяна Доронина, дородная и пышноволосая, говорила о том, что вокруг порнография и насилие. Тем временем на экран наплывали ее молодые, красивые и ледяные черно-белые фотографии.

– Маразматики, – Янс усмехнулся зло. – Наливай еще!

– Где она неправа? – Виктор придержал бутылку.

– Где-где… Тебе в рифму ответить? Ладно, не обижайся. Переживаю. Топор надо мной повесили! – Янс сочно причмокнул.

– Что за топор? – спросила Лена. – Кто будет курицу?

– Совсем гады меня прижали! – Янс поднял прояснившиеся, неожиданно доверчивые глаза.

– Курицу кому? – повторила Лена.

– Клади, не спрашивай, – сказал Виктор. – А ты, сосед, не пугай, выкладывай, в чем дело.

В телевизоре возник Юрий Власов, бывший чемпион-штангист, ныне публицист, лысоватый, с бородой лопатой, в больших очках с толстой оправой, – его почтительно допрашивала блондинка Нина, перебирая бумаги с вопросами от зрителей:

– Спрашивают рабочие из Нижнего Тагила: “Юрий Петрович, дорогой, мы с вами! Почему на нашем телевидении так много евреев?” Ой, ой, наверное, не надо отвечать на такое…