Голубой свет рябил, скользя круговым движением. Вся гостиная скользила по кругу.

– Застрелили?

– Ну!

– Застрелили, точно?

– Да пошел ты на хер!

Таня на дрожащих ногах подскочила к окну, высунулась. Милицейский “козел” стоял под безмолвной мигалкой, которая вращалась, отражаясь в лужах. Возле машины темнели несколько силуэтов.

Утром к ним заглянула Ида Холодец и сказала стреляющей птичьей скороговоркой: “Хи воз килд, ду ю андерстенд?”, обращаясь к Тане и делая страшные глаза. В это время как раз вернулась, отдежурив, Лена.

– Мама, Янса убили! – встретила ее Таня с порога.

– Господи, твоя власть! – выдохнула мать ошалело, легонько хлопнула себя по лбу, словно воображая удар пули, горестно обнялась с Идой и пошла наверх отсыпаться.

– Иду, дышу… – рассказал Виктору через забор сосед, к которому днем опять приехала милиция. – Дай, думаю, курну. Чиркнул, смотрю: темнеет. Посветил, а у него башка в кровище. Вся башка – пузырь кровавый.

Янса застрелили возле собственного дома. С близкого расстояния. Никто не видел, что случилось, но, возможно, он знал убийцу, подпустил к себе в темноте, поэтому хватило одной пули.

Несколько дней поселок гудел: такого убийства здесь еще не было.

По слухам, хоронили в Москве. Макуриха, соседка кирпичного дома с темной крышей, сама жительница бревенчатой избы, похожей на древесный гриб, рассказывала, что вдова приезжала один раз, неделю спустя, одна. Приехала поздно, и всю ночь окна дворца горели. С рассветом, в тумане, она завела мотор и долго стояла возле гудящего авто. Села в машину, растворилась в тумане, а дворец остался пустовать.

Как-то, зависнув над тарелкой ярко-красного борща и нарезая туда маленький месяц чеснока, Виктор сказал задиристо:

– А помнишь, с ним здесь жрали?

– Это ты жрешь. И с кем?

– Здрасьте, память девичья. С любимым твоим. Утица Центральная, дом одиннадцать.

– Вспомнил человека. Я за упокой свечку, между прочим, поставила. За Андрея новопреставленного.

– Конечно! Можно сказать, сглазила!

– Почему это?

– Забыла разве, что пела? Обещала ему: Андрюша, никто вас не тронет, лет до ста расти вам без старости!

– Замолчи.

– Как говорится, первая ласточка. Поселок нищий, он здесь один богач. Сейчас другие богатеи на нашу землю нацелились, тоже хоромы строить будут.

– Пап! – повинуясь внезапному порыву, сказала Таня. – А ты оружие уже сделал?

– Какое еще оружие? – вскинулась Лена.

– Какое оружие? – медленно спросил отец, остро глядя Тане в глаза, едва заметно мигнул, и она похолодела.

– Да там… Для огорода…. Косу новую…

– Дочь, ты часом не перегрелась у меня? – сказала Лена с насмешливой тревогой, а отец засмеялся, дробно и ласково.

В это самое время и раздался кашель. Негромкое “кха-кха” прозвучало от дверей.

Они увидели мужчину, который проник в дом незаметно и, как призрак, материализовался в их гостиной.

Большой, с опущенными плечами, в мятой одежде, он был похож на мешок с картошкой. Лицо его, бугристое, серое, в розовых рытвинах и седой щетине, напоминало клубни.

Это был Корнев-отец, Василий.

Он стрельнул шальным взглядом подростка из-под тяжелых век и выпустил глухие звуки виноватой речи:

– Извиняюсь… Я это… Хожу… это… По улице нашей… Людей спрашиваю… Моего потерял…

– Кого? – нахмурился Виктор.

– Сына моего… Вдруг вы его где видели. Дней десять как пропал…

Василий потирал коричневатые руки, будто их намыливал, на левом запястье неясно синело слово-тату.

– Не знаем, – сказала Лена. – Да вы не переживайте. Загулял где-то.

– Машина его тоже с ним пропала.

– Не знаем мы ничего! – сказал Виктор убежденно.

– А вы разве вместе жили? Он же вас прогнал! – выдала Таня звонко и, мгновенно испугавшись, услышала свой голос чужим, как сквозь воду.

– Прогнал? Меня? Куда меня гнать? А ты с чего взяла? Что ли, дружишь с ним? – Корнев впился глазами в ее побледневшее лицо.

– Это мне Рита сказала, – нашлась она.

– Ну, если где увидите, дайте знать! – Он надсадно, как-то подпольно закряхтел, очевидно, кряхтение, сопровождавшее его появление, было необходимо и при расставании. Скривил губы, переминаясь и отступая к дверям, и, легко кивнув куда-то мимо сидевших, исчез.

– Старый бандит и молодой, – сказал Виктор. – Вы слышали, как он входил? Домушник настоящий. И мамаша их тоже бандитка была, померла с перепою…