— Останешься у меня?

— …

— Поцелуй.

Ция включила ночник в углу комнаты, и все погрузилось в слабый голубой свет.

— Зажги все лампы, освети комнату поярче — поведаю тебе величайшую тайну… Хочешь?

— Очень, очень хочу.

— Ты немыслимо красива! — «До ужаса, — добавил он в душе, — и я боюсь этого».

— Повтори, пожалуйста, не расслышала.

— Ты ужасно красива.

— А я люблю тебя…

— Не надо слов. Сними платье и не забудь дать мне его с собой утром.

— Зачем?

— Затем, что ты чересчур прекрасна в нем, — и снова подумал: «И затем еще, что не может продолжаться так дольше».

— Шутишь?

— Нет.

Это «нет» прозвучало категорично, и Ция поняла — возражать бесполезно.

Реваз обошел выключатели. В комнату вступили темнота и тишина.

Ция взяла с письменного стола газету, завернула платье и, осторожно пройдя впотьмах к напольным часам, положила на них сверток. Огромные часы следили за вращением земли. Стрелки едва виднелись.

— Как летят мгновенья! — пробормотала Ция, ложась рядом с Ревазом.

— Что ты сказала?

Ило взял отпуск, но от путевки в дом отдыха, как всегда, предоставленной ему месткомом, отказался.

— Хочу быть с тобой, — сказал он Дарико.

— Поехал бы лучше отдохнуть.

— Отдохнем вместе. — И тихо пропел: — «Даро, Даро — краса мира», — что означало, последует подарок или приятное предложение.

Дарико навострила ушки.

— Одевайся, идем на концерт.

— На какой концерт? Куда?

— В Летнем саду филармонии.

Дарико просияла, скинула халатик и осталась в черной комбинации и шлепанцах. Движения у нее были размеренные, женственные. Она не спеша натягивала чулки на свои упругие, литые ноги, разглядывая их в зеркале платяного шкафа. Ило, оторопело раскрыв рот, следил за ней — такой ее он еще не видел. И казалось, что она хочет сказать ему что-то и не решается. Он закурил, глянул на часы.

— Давай поторапливайся!

— Сейчас, сейчас.

Женщина взяла из шкафа свое единственное платье, надела, оправила на себе.

— Нравлюсь?

— Что я, в первый раз тебя вижу в нем?!

Ило заметил — женщина обиделась, но промолчала, она никогда не выказывала своего недовольства.

— Скорей, опоздаем.

— Минутку, я сейчас. — Дарико слегка накрасила губы, облизнула их, придавая блеск, и подошла к Ило, удивленно глядевшему на нее.

— Я сузила платье, — тихо сказала она.

Ило разом бросились в глаза и выпиравшая грудь, и туго обтянутые бедра — ей было тесно в платье, словно не вмещалась, и, когда она шагнула, он зажмурился.

Даро жила в полуподвале, и пока Ило следом за Даро поднимался по семи ступеням, оценивающе разглядывал ее фигуру. «Сказываются на нас годы», — сожалея, отметил он про себя и покачал головой.

Когда они вошли в зал, какой-то облысевший тип нудно читал стихи. Появившиеся после него артисты, толстый и тощий, немного развеселили публику. Очень насмешили их еще двое, коротышка и каланча, особенно когда танцевали вальс.

Во время антракта они погуляли в саду. Какой-то мужчина средних лет оглядел Даро и что-то сказал своим приятелям. Те засмеялись. Ило вспыхнул, но сдержался. Он курил, стараясь ни на кого не глядеть, но невольно замечал устремленные на нее взгляды, а что они выражали, ему было яснее ясного. Сначала ему польстило это, взгляды мужчин убеждали, что рядом с ним настоящая женщина. Женщина эта, правда, пьет водку, ест селедку и чеснок, но этого же они не знали. А если б знали? А если она заметит, какое обращает на себя внимание?! Зря он привел ее сюда! Но ведь он и раньше ходил с ней, почему ее раньше не замечали? Узкое платье! Да, все из-за платья, обтянувшего высокую грудь и бедра.

Мысли эти наверняка лишили бы Ило самообладания, но спасительный звонок призвал их на второе отделение концерта. Ило припал к Даро так, что половина его сиденья осталась свободной. Жаркое тело женщины приятно возбуждало, и он все теснее приникал к ней. Даро сияющими глазами смотрела на сцену, но не видела и не слышала приставленного к роялю мужчину с «бабочкой». Ило обнял ее за плечи, Даро погладила его руку. Молодые ребята, сидевшие позади них и рядом, все свое внимание сосредоточили на них, но ни Ило, ни Даро не замечали этого. Они не сводили горящих глаз со сцены, хотя ничего, совершенно ничего не воспринимали из происходившего там.