– Кто это? – спрашиваю я.

– Специалист... – отвечает.

– Не тяжелее ящика со взрывчаткой.

Он смеется. Но глаза пустые. В глазах смеха нет.

– Ты в Ичкерии воевал?

– Нет. Меня после Афгана на пенсию отправили.

– А почему чечен не любишь?

Провокационный вопрос. Мы с ним не размышляли на темы дружбы народов. Разумеется, он не ожидает, что я буду клясться в вечной любви к его соплеменникам. Но спрашивает. И довольно твердо.

– А кто ж вас любит? – Я делаю удивленное лицо. – А вообще, любить или не любить – это дело исключительно семейное. Все остальное – только работа.

– Воевать за нас будешь?

– Я же подписал контракт...

– Заставили, и подписал...

– Для меня война – это работа. Если платить будут не фальшивыми баксами, то буду воевать. Но не люблю, когда меня обманывают. – Я говорю быстро и зло, с насмешкой.

Муса кивает. Такая философия ему понятна. Он с «псами войны» сталкивался, видимо, не раз. Не любит их, так же, как они его. Но воюют рядом. Воюют, как работают.

– Когда командир вернется? – скромно интересуюсь я.

– Здесь я командир.

Вот это для меня новость. А я еще пытался сообразить, какой статус занимает здесь отец убитого боевика.

– Тем лучше. Нас что, так и будут в стороне от всех дел держать? По-моему, это вы напрасно делаете. У нас большой опыт...

– Я вам пока не совсем верю, – по крайней мере, честно сказал. С ним разговаривать легче, чем с Марией. Все-таки мужчина. Без выкрутасов.

– Спасибо за откровенность. Но мое дело – предложить услуги. Твое дело – отказаться.

Он согласно кивает.

– Отдыхай пока. Скоро будет трудная работа. И подполковнику это скажи.

– Ага... – кивнул я и вышел, плотно, но без стука прикрыв за собой дверь.

Мой подполковник подобрал нож, который я оставил на крыльце, и почти совсем исстрогал дощечку, зажав ее между колен. Руку тренирует, к ножу приучает. Это правильно. Одного умения расписываться левой рукой явно мало для спецназовца. По дороге я подобрал новую дощечку, чтобы подполковник колени себе не обрезал. Леня посмотрел на меня, поднял нож в боевое положение и сделал несколько быстрых перехватов. Не потерял форму. Бросил нож мне. Я повторил каскад с одной и с другой руки. Заметил, как смотрит на это стоящий поблизости «лопух». Такое не каждый день даже в кино показывают. Только дурак считает, что фехтуют только на шпагах. Фехтованию на ножах тоже учат. Нож должен мелькать перед глазами, как нунчаки в руках у китайца. Тогда это создает эффект и скрывает сам момент удара. Ни один уголовник, перерезавший толпу людей, не устоит в схватке на ножах с человеком, обученным этому виду фехтования.

Я вернул нож подполковнику. Пусть еще построгает.

Он продолжает сидеть, а мне не сидится. Я осмотрелся и двинул дальше, прогулялся между корпусами и тут увидел рыбака, который торопливо шел к лагерю прямо по льду. Кто такой? Что его сюда несет? Ведь могут дурака и подстрелить, если что заметит лишнее. Я стал всматриваться в приближающуюся фигуру. Оказалось, это мой друг Халил. Вот уж чего не ожидал от него, так это страсти к зимней рыбалке...

– Ушицу на обед попробуем? – спросил, когда он вошел в калитку. – Как клевало?

– Угу... – невпопад кивнул Халил.

Замерз, бедолага, как волк из сказки. Интересно, не приговаривал ли он сакраментальное волчье: «Ловись, рыбка, большая и маленькая». Или он приговаривал... Или он приговаривал другое...

Халил двинул сразу в штаб. Не в свою комнату, где у него пить просит раненый Али, а в штаб.

Я все понял. Захотелось побежать быстрее к подполковнику и выложить ему свое открытие. Но ноги сами собой понесли меня неторопливо в противоположную сторону, к военному «КамАЗу». Водитель поднял кабину и ковырялся в двигателе. Засунув руки в карманы, я понаблюдал за ним, пнул машину в колесо, под него же сплюнул и только после этого пошел к Лене.

Подполковник строгал новую дощечку с еще большим увлечением, чем первую. Даже губу от усердия закусил.

– Плотина. Шлюз, – сказал я.

– Я догадался... Рыбак – разведчик...

Приятно общаться с опытным профессионалом.

– Что можем сделать?

– Думаешь, сейчас пора срываться?

– Не знаю... – голос его подсел.

Я сразу догадался, что «сорваться» сейчас – это значит подставить дочь подполковника. Боевикам недолго набрать номер и передать в Уфу приказ. А мы когда еще доберемся до телефона, когда еще сможем дозвониться до Асафьева, а сам Асафьев когда еще достучится до Уфы, чтобы девчонку прикрыли. Ведь Асафьев даже не знает, что мы здесь. И Лоскутков не знает. Возможно, они думают, что мы уже считаем километры по дороге в сторону кавказских курортов.

– Логично, – сказал я и сел рядом.

– Что «логично»?

– Твое «не знаю». А как смотришь на возможность положить их здесь? Это-то мы сможем.

– А ты уверен, что все они здесь? Судя по размаху операции, здесь только половина, если не треть группы. Остальные уже, возможно, приступили к действию. Заложники, специалисты, прикрытие, вертолет и прочее... Сколько у них всего людей, кто чем занимается? Кого где искать?

– Да. Возможно, это вообще группа поддержки. Или резервная группа. Выступать сейчас слишком рискованно. Мы даже не знаем, может быть, захват уже идет полным ходом. Куда уехала Гаврош? С кем-то ведь она еще общается, что-то с кем-то координирует. Если бы здесь был главный штаб, то все стекалось бы сюда.