– Вестимо , – сказал он по-русски, и я не сразу его понял.

Грааль…

– И: что? – задал я глупый вопрос.

Его лицо разом переменилось. На миг мне показалось, что Отто постарел лет на пятьсот. Чем-то он стал неуловимо похож то ли на царя Ашоку, то ли на моих мадагаскарских учителей…

– Об этом не стоит говорить, – сказал он мягко, но непреклонно. – Грааль – это совсем не то, что о нем думают. Мне пришлось, – он замолчал и уставился в потолок.

– Отто…

– Нет, ничего. Я уже в порядке. Это сначала было: тяжело. Но потом, когда все стало ясно: Согласитесь, Николас, это очень тяжело, когда все становится ясно. Какое-то время смотришь на мир снаружи, как на аквариум.

– Скорее уж серпентарий, – сказал я.

– Пожалуй, все-таки аквариум, – возразил Отто. – Этакая трехмерность: и медлительность. Человек вытягивается в не очень длинную очередь собственных отражений, и первым в этой очереди стоит младенец, а у кассы ждет расчета мертвец…

– И отчего же вы не подарили свое открытие фатерлянду?

– Я его и Папе римскому не доверил бы, – судорожно выдохнул Отто, внезапно ощерясь. – Может быть, я чего-то не понимаю в резонах Провидения, но это не для людей. Пережить такое унижение не смогла бы и амеба…

– Вы уничтожили его? – спросил я.

– Боюсь, что это невозможно сделать, – сказал Ран. – Но я замуровал его так надежно, что лишь падение очередной Луны способно высвободить его, – он криво усмехнулся. – Это не кровь Христова, Николас. Нам врали. А мы это чувствовали. Многие искали Грааль, и каждый надеялся, что отыщет его кто– нибудь другой…

– Отто, – сказал я, задумавшись. – Может быть, вы нашли нечто иное?

– Хотел бы я в это верить, – вздохнул Ран. – Увы, Николас, все сходится. Главное – я ведь обрел все обетованное. В том числе и ответы на любые вопросы…

Грааль – это соблазн для самых праведных. Думаете, об избавлении от какой чаши Он молил в Гефсиманском саду?

Валькирии – бабы ленивые, и они не спешат к месту битвы.

А уж на самоубийц они тем более не обращают внимания.

Поэтому маленькому Адольфу пришлось на своих коротеньких ножках самому топать до Вальхаллы.

Без всякого удовольствия встретил его Вотан.

Старому богу не понравился обрывок веревки, свисавшей с шеи пришедшего.

Но все же бог оставил дела, чтобы выслушать вождя германского народа.

О божественный Вотан, сказал Адольф, германцы посрамили и англов, и саксов, и итальянцев, и французов, А самое главное – мы вырвали золото Рейна из жадных еврейских ртов!

То, что наши враги превзошли нас числом многократно и больше выковали мечей, это твоя вина, а не наша.

Я же сделал все что возможно, и поэтому мне не стыдно предстать перед твоим троном.

И отвечал ему Вотан, схватившись за голову: тебе не стыдно, нечестивый?

Неужели ты забыл о том, как следует погребать героев?

Германцы гибли в России и Югославии, в Польше и Франции, но ни один из них, кроме тех, что сгорели в танках, самолетах и на кораблях, не был удостоен огня.

Ты знаешь, что закон мой непреложен: герой сожигается на костре, а трус прячется под землю.

И вот представь себе, маленький глупый Адольф, как с дымом костров в Вальхаллу идут, и идут, и идут мужчины и женщины, старики и дети, и даже грудные младенцы.

Ты знаешь, что закон мой непреложен.

Что это за народ, в котором даже старики и младенцы удостоиваются погребений героев?

Закон небес непреложен, и я отныне отдаю этому народу воинскую удачу, доблесть и славу, принадлежавшую германцам.

Ты понял меня, маленький бедный Адольф?

Маленький Адольф закричал, как дикий раненый зверь, но в Вальхалле его никто не стал слушать, и валькирии спихнули его вниз, глумясь.

Где, в каких кругах межмирья прозябает сейчас маленький черноусый Адольф?

Может быть, он пытается стяжать славу модного художника в Вене на бульваре Роз?

А может быть, служит собакой-поводырем у слепого ветерана Сталинградской битвы?

И, может быть, тогда когда-нибудь, через тысячи лет, валькирия, нависающая над Сталинградом, вспомнит о своем происхождении и сойдет с пьедестала, дробя камень… Кто знает?