– Такое, милая моя Наденька, что весь твой прежний житейский опыт сегодня становится бесполезен. Ты, наверное, все еще думаешь, что неприятности наши начались через то жалкое золото? Что за нами гоняется какая-то мафия, или контрразведка, или еще кто-то подобный – зловредный, но человеческий и потому объяснимый? Кого можно понять, сторговаться или перейти на его сторону? А лучше всего – отвернуться и не замечать, что он там делает за твоей спиной?

– Я вовсе не собиралась переходить на чью-то сторону. Я просто хочу жить своей жизнью и не позволять никому диктовать мне: Детям нужна нормальная школа, черт побери, а не эта деревенская дыра! Я уже не говорю о себе, моя репутация погибла…

– Опять двадцать пять. Если в тебя ударяет молния – кто виноват?

– Молния? – вдруг подбоченилась Ашхен. – Я не знаю, что там с молниями, а школа детям нужна нормальная! Я послушала, чему их тут учат…

– Да! – вспыхнув вновь, закричала Надежда. – И я не хочу, чтобы дети ходили в школу под охраной вооруженных мужчин и даже несмотря на охрану…

– А ну, заткнитесь все! – вскочил Коминт. – Распустил вас!

– Молчи уж, однорукий, – развернулась Ашхен. – Позорище мое.

– Они были в форме полиции, – вступился Тигран. – Только поэтому…

– Полиции-милиции, – фыркнула Ашхен. – Последнее дело – позволять себе руки крутить.

– Так что же, – тихо спросил сзади Костя, – нас опять нашли?

– Может быть, да, может быть, нет, – сказал Николай Степанович. – Все как обычно…

– Вы устали?

– Устал. Я постоянно упускаю из виду что-то важное. Я все время делаю что-то не то: Надежда, давай отойдем на два слова. Митинги – это не моя стихия.

Надежда набрала воздуха, чтобы возразить, но доселе молчавшая Светлана тихо велела…

– Иди.

Уставившись под ноги и тихо бормоча, Надежда направилась за Николаем Степановичем.

Этот рум, в отличие от всех известных ему раньше (круглое помещение, прямоугольное помещение и соединяющий их коридор – этакая буква «Ю»), был большим и разветвленным сооружением. Не особо мешая друг другу, здесь могло разместиться человек двадцать пять. Судя по всему, им не пользовались более двух веков (содержимое оружейного ящика вызвало бы мгновенный разрыв сердца у любого коллекционера: набор ятаганов и кривых сабель, прекрасной выработки дамасские кинжалы, серебряные пороховницы и рожки, две фузеи, ручная митральеза, французский тромбон и полтора десятка разнообразных дорожных пистолетов), и это пока не находило никакого логического объяснения. Румы (этот и восемь подобных ему) были обозначены на карте, хранившейся у Фархада – но никто и никогда из приобщенных к Великим Тайнам даже полунамеком не выдавал этого знания. Что ж, еще в пятьдесят третьем Николай Степанович всерьез заподозрил, что в Ордене имеется свой маленький «внутренний Орден», ничего общего не имеющий с Капитулом – но бурные события последующих лет помешали додумать эту мысль…

В закутке, где у стен стояли две слишком короткие дубовые лавки, а с потолка на цепях свисал бронзовый светильник, источающий желтовато-оранжевый, как солнце ветреным вечером, свет, они сели друг против друга и долго молчали.

– Когда-то, очень давно, мне предложили выбрать между жизнью и смертью, и я выбрал жизнь, – сказал Николай Степанович. – Возможно, я ошибся. И все, что теперь творится со мной, с моими близкими, с далекими – плоды той ошибки. Но я боюсь, что уже поздно что-то менять. Вы просто попали в круги, расходящиеся от меня. Даже если я застрелюсь сейчас – ничто не изменится: Хуже того, Надежда: если мы сумеем как-то сбежать, скрыться, затеряться – пройдет очень немного лет, и нас достанут все равно, потому что: потому что их станет много…

– Кого?

– Назовем их драконами. Древняя раса. Дочеловеческая. Они лежат где-то под землей, а их слуги готовят им условия для выхода наверх.

Надежда помолчала.

– Не могу в это поверить. Вот что хотите со мной делайте…

– Я видел одного из них. И Тигран видел. Мы убили его – чуть раньше, чем следовало. Наверное, сегодня ночью мы пойдем еще раз – посмотреть на его труп. И задать ему оставшиеся вопросы.

– Трупу?

– Да.

– Звучит, как бред сумасшедшего.

– Да. Я думаю, они немало постарались, чтобы все, что о них случайно узнают люди, звучало, как бред сумасшедшего: Надежда, у тебя мальчишки. Чтобы им потом не пришлось: понимаешь, вся твоя финансовая возня, вся эта заготовка сена накануне большого пожара…

– Я пойду с вами. Туда, поговорить с трупом.

– Вложить персты в раны?

– Вот именно.

– Хорошо, – кивнул Николай Степанович. Надежда вздрогнула. Может быть, она хотела, чтобы ей отказали.

Вошел Гусар, посмотрел внимательно.

– Вот и Гусар все видел, – сказал Николай Степанович. – Знает куда больше нас, но не слишком расположен делиться. Может быть, еще не до конца доверяет…

Ты только не обижайся, дружище, я все понимаю. Есть твои тайны, а есть не только твои.

– Грр, – согласился Гусар.

– Я и сам иногда подумываю, Надя: не смыться ли? Да только с этой чертовой войны дезертировать некуда…

Гусар сел на задницу, ткнулся мордой себе в подмышку. Щелкнул зубами.