— Уймешься ты наконец! — закричала Жервеза. — Всюду она сует свой нос! Теперь нам придется пить бурду.

На свободный угол стола мамаша Купо поставила пять стаканов. Гладильщицы прекратили работу. Хозяйка всегда разливала кофе сама и в каждый стакан опускала по два куска сахару. Наступил долгожданный час. Едва работницы, взяв по стакану, уселись на маленьких скамеечках у печки, как дверь распахнулась и с улицы вошла закоченевшая Виржини.

— Ну и холодище, дети мои! — воскликнула она. — Пробирает насквозь. Я, кажется, отморозила уши!

— Ага, вот и госпожа Пуассон! — закричала Жервеза. — Как это кстати… Выпейте с нами кофейку!

— Спасибо, не откажусь… Не успела я улицу перейти, как меня прохватило до костей!

К счастью, кофе еще оставался. Мамаша Купо принесла шестой стакан, и Жервеза любезно предложила Виржини положить сахару по вкусу. Работницы потеснились и дали ей местечко возле огня. Виржини еще дрожала, нос у нее покраснел, и она грела замерзшие руки, сжимая горячий стакан. Она забежала от бакалейщика, где успела застыть, пока он отвешивал ей четверть фунта сыру. И она восхищалась тем, как у них в прачечной жарко, — входишь словно в печку; тут, право, даже мертвый воскреснет, тепло так и разливается по телу! Отогревшись, она вытянула свои длинные ноги. Тогда все шестеро принялись за кофе, медленно прихлебывая его в душном пару просыхавшего белья, возле брошенной на столе неоконченной работы. Только мамаша Купо и Виржини сидели на стульях, остальные устроились на низеньких скамеечках, чуть ли не вровень с полом, а косоглазая Огюстина вытащила край простыни из-под юбки и разлеглась на нем. Некоторое время все молчали, уткнувшись в стаканы и смакуя кофе.

— Кофе хорош, ничего не скажешь, — заявила Клеманс.

Но тут же чуть не задохнулась от кашля. Стараясь справиться с приступом, она прислонилась головой к стене.

— Здорово вас скрутило, — сказала — Виржини. — Где это вы подцепили такую простуду?

— Да кто его знает! — ответила Клеманс, отирая лицо рукавом. — Должно быть, вчера вечером. Когда мы выходили из «Большой галереи», две бабенки устроили потасовку. Я остановилась поглядеть, а снег так и валил. Вот была драка, мы прямо животы надорвали со смеху! Одна из них, здоровенная дубина вроде меня, чуть не оторвала другой нос, кровь так и брызнула на землю. А сама, едва завидела кровь, сразу пустилась наутек — только пятки засверкали! Ну, а ночью на меня напал кашель… Сказать по правде, мужчины — несносный народ: когда спят с женщиной, всю ночь стягивают с нее одеяло…

— Стыд и срам! — пробормотала г-жа Пютуа. — Этак вы погубите себя, милочка моя.

— Ну, а если я хочу себя погубить? Куда как весело нам живется. Гнем спину день-деньской, с утра до ночи жаримся, как в пекле, и все это за пятьдесят пять су! Нет уж дудки, хватит с меня, я сыта по горло! Да только от простуды все равно не помрешь. Эта хворь как наскочила, так и пройдет.

Все замолчали. Негодница Клеманс ночью таскалась по кабакам и распутничала напропалую, а в мастерской приводила всех в уныние, уверяя, что скоро подохнет, Жервеза, зная ее характер, заметила:

— На другой день после гулянки вы всегда ходите как в воду опущенная!

По правде говоря, Жервеза не любила, когда заводили разговор о том, как подрались женщины. После потасовки в прачечной ей было неприятно, если при ней и. Виржини рассказывали о пинках и оплеухах. Но Виржини смотрела на нее улыбаясь.

— На моих глазах вчера две бабы тоже вцепились друг другу в волосы, — тихо сказала она, — только перья летели…

— Кто такие? — спросила г-жа Пютуа.

— Повитуха с того конца улицы и ее прислуга, знаете, такая белобрысая… Ну и стерва эта девка! Кричит повитухе: «Да, да, ты вытравила ребенка зеленщице, и если ты мне не заплатишь, я пойду и все выложу в полиции!» Чего она только не вопила — стоило послушать! Тут хозяйка влепила ей хорошую плюху — бац! — прямо в морду. Но эта проклятая девка как подскочит да как бросится на хозяйку — расцарапала ей лицо и чуть не выдрала все волосы! Разделала ее, что называется, под орех. Пришлось вмешаться колбаснику, насилу ее оттащил.

Работницы одобрительно смеялись. Все со смаком отхлебнули по глотку кофе.

— А что, она и вправду вытравила ребенка? — спросила Клеманс.

— Почем я знаю, соседи разное болтают, — ответила Виржини. — Я при этом не была, сами понимаете. Но уж такое у нее ремесло. Все они это делают.

— Бог ты мой! — сказала г-жа Пютуа. — Надо быть круглой дурой, чтобы им довериться. Очень нужно чтоб тебя искалечили!.. К тому же есть испытанное средство. Каждый вечер надо пить по стакану святой воды и три раза крестить живот большим пальцем — как ветром сдует, словно ничего и не было.

Тут мамаша Купо, которая, казалось, задремала, вдруг встрепенулась и покачала головой. Она знает другое верное средство: надо каждые два часа есть по крутому яйцу и класть на поясницу припарки из шпината. Женщины слушали ее серьезно и внимательно. Но косоглазая Огюстина, которую вечно ни с того ни с сего разбирал глупый смех, вдруг так и покатилась, кудахтая, как курица. Про нее все забыли; Жервеза приподняла свисавшую с доски юбку и увидела, что девчонка катается по полу, как поросенок, задрав кверху ноги. Прачка наградила ее звонкой оплеухой, и та вскочила как встрепанная. Что ее рассмешило, эту поганку? Нечего подслушивать, когда говорят взрослые! К тому же ей надо отнести белье к подруге г-жи Лера, на улицу Батиньоль. С этими словами Жервеза нацепила ей на руку корзину с бельем и подтолкнула к двери. Огюстина надулась и ушла, всхлипывая, еле волоча ноги по снегу.

Пока мамаша Купо, г-жа Пютуа и Клеманс спорили о пользе крутых яиц и припарок из шпината, Виржини сидела задумавшись, со стаканом в руке. Вдруг она тихонько сказала:

— Бог мой! Люди дерутся, а потом мирятся и не помнят зла, коли у них доброе сердце…

И с улыбкой, наклонившись к Жервезе, она продолжала:

— Нет, право, я на вас не в обиде… Вы не забыли истории в прачечной?

Жервеза ужасно смутилась. Этого-то она и боялась. Она чувствовала, что теперь речь пойдет о Лантье и об Адели. Печка гудела, раскалившаяся докрасна труба обдавала всех жаром. Распаренные работницы пили кофе потихоньку, чтобы подольше не браться за работу, и, отяжелев, сонно поглядывали в окно на занесенную снегом улицу. Теперь женщины размечтались о том, что стали бы делать, будь у них десять тысяч франков ренты; да ничего бы они не делали, ровно ничего — сидели бы вот так целыми днями в тепле и плевали в потолок! Виржини придвинулась к Жервезе и говорила совсем тихо, чтоб не слышали другие. А Жервеза чувствовала себя такой вялой, такой слабой и разомлевшей из-за этой жары, что у нее не было сил переменить разговор; она с жадностью ловила слова Виржини, и что-то сладко замирало у нее внутри, хотя она и не хотела себе в этом признаться.