— Как! Неужто ты поступил к рыжему бургундцу?! — воскликнул Бурдюк в ответ на предложение кровельщика. — Нет, черта с два, меня в его конуру силком не затащишь! Уж лучше останусь на бобах до будущего года… Ты у него и трех дней не выдержишь, приятель, помяни мое слово!

— Разве у него так уж плохо? — спросил Купо с тревогой.

— Хуже быть не может… Хозяин дыхнуть не дает. Так и стоит у тебя над душой. А форсу-то сколько, фу-ты ну-ты! Хозяйка то и дело честит тебя пьянчугой, а в мастерской даже плюнуть не смей. Веришь ли, я с первого дня послал их к чертям собачьим.

— Ладно, спасибо, что предупредил. Видно, с бургундцем каши не сваришь… Погляжу сегодня утром, а если хозяин вздумает нахальничать, живо приведу его в чувство, да так, что они с супругой вовек меня не забудут.

В благодарность за добрый совет кровельщик крепко пожал руку приятелю и уже собрался уходить, но Бурдюк рассердился. Черт побери! Выходит, из-за проклятого бургундца им даже по стаканчику пропустить нельзя? Мужчины они или не мужчины в конце концов? Хозяин подождет пять минут — ничего с ним не сделается. Тут Лантье тоже вошел в кабак, чтобы выпить с товарищами, и все четверо выстроились перед стойкой. Между тем Бурдюк, в стоптанных башмаках, в засаленной куртке и картузе блином, сдвинутом на самый затылок, орал во всю глотку и горделиво обводил взглядом «Западню». Оказывается, он был провозглашен королем пьяниц и обжор за то, что съел салат из живых майских жуков и не побрезговал отведать дохлой кошки.

— Послушай, ты, отравитель! — крикнул он папаше Коломбу. — Подай-ка нам своей знаменитой сивухи, той, желтой, как ослиная моча!

Спокойный, мучнисто-бледный папаша Коломб в неизменной синей фуфайке налил доверху четыре стакана, и приятели осушили их одним духом, чтобы не дать спирту испариться.

— Невредная штука, здорово согревает нутро, — пробормотал Биби Свиной Хрящ.

Тут эта каналья Бурдюк рассказал препотешную историю: в пятницу он так надрался, что друзья-приятели вставили ему трубку в зубы, а рот замазали сверху известкой. Другой бы сдох на его месте, а ему хоть бы что, только пуще заважничал.

— Не угодно ли повторить, господа? — спросил папаша Коломб своим густым басом.

— Да, налейте, — приказал Лантье, — я плачу.

Заговорили о женщинах. Биби Свиной Хрящ был в воскресенье со своей занудой женой у тетки в Монруже; Купо спросил, как поживает прачка из Шайо по прозвищу Баржа, хорошо известная в «Западне». Все собрались снова выпить, но тут Бурдюк громко окликнул проходивших мимо Гуже и Лорийе. Они заглянули в дверь, но войти в кабак отказались. Кузнецу не хотелось пить. Золотых дел мастер был бледен, кашлял и дрожал как в лихорадке; он судорожно сжимал в кармане золотую цепочку, которую нес заказчику, и извинялся, говоря, что от одной капли спиртного валится с ног.

— Ну и ханжи! — заворчал Бурдюк. — А сами небось рады нализаться втихомолку.

Но, сунув нос в стакан, он набросился на папашу Коломба:

— Ах ты, старый хрыч, опять налил нам из другой бутылки!.. Со мной, брат, шутки плохи, я сразу чую, когда ты разбавляешь свою сивуху.

Солнце уже давно взошло, тусклый свет пробивался в окна «Западни», хозяин потушил газ. Купо вступился за своего зятя: раз человек не может пить, это не его вина. А Гуже даже похвалил — ведь просто счастье никогда не испытывать жажды. Тут он снова заговорил о том, что пора бы идти на работу. Но Лантье с важным видом человека, понимающего толк в приличиях, стал стыдить друга: прежде чем смываться, надо в свою очередь угостить друзей. Нельзя же так подло бросать их, даже если спешишь по делу.

— Ты еще долго будешь морочить нам голову со своей работой?! — закричал Бурдюк.

— Значит, платите вы, сударь? — спросил папаша Коломб, обращаясь к Купо.

Кровельщик заплатил. Когда же очередь дошла до Биби, он наклонился и что-то шепнул хозяину, но тот отрицательно покачал головой. Бурдюк понял, в чем дело, и принялся срамить мерзавца Коломба. Вот чертово отродье, да как он смеет не доверять их приятелю! Все кабатчики отпускают в долг! Только в его проклятой дыре оскорбляют людей! Хозяин спокойно покачивался, опершись своими огромными лапищами о край стойки, и вежливо говорил:

— А вы сами дайте ему в долг. Так-то оно сподручнее будет.

— И дам, чтоб ты подавился! — взревел Бурдюк. — Вот тебе, Биби, возьми! И швырни деньги ему в морду, продажная он душа!

Тут при виде мешка с инструментом, все еще висевшего на плече у Купо, Бурдюк окончательно вышел из себя и крикнул приятелю:

— Что ты носишься с ним, как курица с яйцом? Весь скособочился! Брось эту дрянь, не то останешься горбатым!

Купо с минуту колебался; потом степенно, словно после зрелого размышления, положил сумку на пол и сказал:

— И вправду, теперь слишком поздно. Схожу к бургундцу после обеда. Навру ему, будто у моей хозяйки живот схватило… Послушайте, папаша Коломб, я оставлю инструмент вот тут, под скамейкой, зайду за ним в полдень.

Лантье кивком головы одобрил это решение. Работать надо, слов нет, но когда водишь компанию с приятелями, вежливость — на первом месте. Все четверо сидели раскисшие, безжизненно опустив руки, и нерешительно переглядывались: их так и подмывало напиться по-настоящему. И как только оказалось, что впереди у них часов пять для гульбы, всех обуяла шумная радость: они принялись хлопать друг друга по спине и выкрикивать разные ласковые словечки. Особенно усердствовал Купо; он сразу воспрянул духом, даже помолодел и называл приятелей «старина» и «миляга». Выпили еще по одной; затем всей компанией отправились в «Пьяную блоху» — маленький кабачок с бильярдом. Шляпник сморщил было нос, потому что заведение считалось не из важнецких: литр водки стоил там всего один франк — десять су за два стакана, а посетители так замусолили бильярд, что шары прилипали к сукну. Но едва началась игра, Лантье, у которого был очень меткий удар, снова пришел в хорошее настроение, стал мил, любезен и при каждом карамболе выпячивал грудь и лихо поводил плечами.