Старуха чуть не задохнулась. На другой день Гуже пришел за бельем, когда Жервезы не было дома; мамаша Купо зазвала его к себе и долго не отпускала. Она знала, что кузнец сохнет по Жервезе, видела, что в последнее время он ходит унылый и мрачный, — должно быть, подозревает, что творится у них в доме. И чтобы отвести душу, чтобы отомстить за вчерашнюю обиду, старуха без обиняков выложила ему все начистоту, плача и жалуясь, словно дурное поведение Жервезы и впрямь ее огорчало. Выйдя из комнаты старухи, Гуже хватался за стены: его шатало от горя. Едва Жервеза вернулась, мамаша Купо крикнула ей, что г-жа Гуже требует немедленно свое белье, пусть принесут его даже неглаженым. Старуха была так возбуждена, что Жервеза почуяла недоброе, догадалась о том, что произошло, и поняла, какое унижение ее ожидает.

Чувствуя, что руки и ноги у нее отнимаются, сильно побледнев, Жервеза поспешно сложила белье в корзину и ушла. За все эти годы она не вернула Гуже ни сантима. Ее долг по-прежнему составлял четыреста двадцать пять франков. И под предлогом безденежья она каждый раз брала с г-жи Гуже деньги за стирку. Ей было стыдно, очень стыдно: выходит, она пользуется расположением кузнеца и дурачит его. Купо, уже не такой щепетильный, как прежде, только посмеивался; он говорил, что кузнец, верно, не раз тискал ее втихомолку, а коли так, значит, они с ним квиты. Но хотя Жервеза и опустилась до связи с Лантье, слова мужа глубоко возмущали ее, и она спрашивала, неужели он согласен есть хлеб, доставшийся такой ценой? При ней нельзя было плохо отзываться о Гуже: привязанность к нему была как бы последней опорой ее порядочности. Поэтому всякий раз, когда Жервеза относила белье этим славным людям, сердце у нее замирало, едва она подходила к их лестнице.

— Это вы? Наконец-то! — сухо сказала г-жа Гуже, открывая ей дверь. — Вас хорошо за смертью посылать.

Жервеза была смущена, она даже не смела извиняться. Что правда, то правда, она уже не такая аккуратная, как прежде, никогда не приносит белье вовремя, а порой запаздывает чуть не на неделю, — и с каждым днем становится безалабернее.

— Я жду вас уже целую неделю, — продолжала кружевница. — А вы еще лжете, посылаете мне свою ученицу, и та плетет всякий вздор: либо мое белье почти готово и его принесут к вечеру, либо вышла неприятность — белье упало в воду. Я же теряю время, жду, ломаю себе голову. Нет, так не поступают… Ну, что у вас в корзине? Надеюсь, здесь все? И две простыни, что вы держите уже целый месяц, и рубашка, оставшаяся от прошлой стирки?

— Да, да, — пролепетала Жервеза, — рубашку я принесла. Вот она.

Но г-жа Гуже возмутилась. Это не ее рубашка, она такой не возьмет. Теперь уже и белье стали подменять. Дальше ехать некуда! На прошлой неделе ей подсунули два носовых платка с какой-то неизвестной меткой. Ей не нужно чужого белья! Словом, она хочет получить свои вещи, и все тут.

— А где же простыни? — спросила она. — Потеряли? Ну, голубушка, как хотите, а чтобы завтра утром они были у меня, слышите?

Наступило молчание. Жервеза совсем растерялась, тем более что за ее спиной — она чувствовала это — дверь в спальню Гуже была приоткрыта: кузнец, видно, дома. Как горько, если он слышит все эти заслуженные упреки, на которые ей и возразить-то нечего. Она старалась быть как можно уступчивее, любезнее и, опустив голову, торопливо выкладывала белье на кровать. Но дело пошло еще хуже, когда г-жа Гуже стала внимательно рассматривать каждую вещь. Она перебирала белье штуку за штукой и, отбрасывая в сторону, говорила:

— Вы совсем разучились стирать! Да, теперь вас хвалить не за что… Вы просто портите, гадите белье… Полюбуйтесь-ка на эту рубашку: весь перед сожжен, вот желтые полосы от утюга. А пуговицы? Все вырваны с мясом. Не понимаю, как это вы умудряетесь, но после вас никогда не остается ни одной пуговицы… Ну, а за эту кофту я вам и платить не стану. Поглядите, грязь так и осталась, вы только размазали ее. Благодарю покорно за такую стирку…

Госпожа Гуже замолчала и стала пересчитывать белье.

— Как! И это все? — воскликнула она. — Не достает двух пар чулок, шести салфеток, скатерти и тряпок… Да вы смеетесь надо мной! Я велела вам вернуть все мое белье, даже неглаженое. Если через час ваша ученица не принесет мне остального, мы поссоримся, госпожа Купо, предупреждаю вас.

В эту минуту из спальни послышался кашель Гуже. Жервеза вздрогнула. Боже, как ее осрамили перед ним! И, сконфуженная, расстроенная, она осталась стоять посреди комнаты, в ожидании грязного белья. Но, закончив счет, г-жа Гуже спокойно уселась у окна и вновь принялась за починку кружевной шали.

— А белье? — робко спросила прачка.

— Нет уж, спасибо, — ответила г-жа Гуже, — на этой неделе ничего не будет.

Жервеза побелела. Значит, ей отказывают в работе. Тут она окончательно смешалась, ноги у нее подкосились, и она упала на стул. Она не стала оправдываться и только спросила:

— А что, разве господин Гуже болен?

— Да, ему нездоровится, он вернулся с фабрики и прилег отдохнуть.

Госпожа Гуже говорила степенно, с достоинством; на ней, как всегда, было черное платье, и чепец по-монашески обрамлял ее бледное лицо. Заработную плату гвоздарей опять снизили; они получают уже не девять, а только семь франков в день, потому что новые машины выполняют теперь большую часть работы. И старушка прибавила, что ей приходится экономить на всем: отныне она будет стирать сама. Конечно, было бы очень кстати, если бы Купо вернули деньги, взятые взаймы у ее сына. Но раз они не могут заплатить, ничего не поделаешь, она не собирается подавать на них в суд. Как только г-жа Гуже заговорила о долге, Жервеза потупилась и, казалось, стала внимательно следить за проворным движением крючка, нанизывавшего петли.

— А ведь сократи вы немного свои расходы, вы сумели бы расплатиться, — продолжала кружевница. — Сознайтесь, вы не жалеете денег на еду и много тратите зря, я уверена… Давали бы вы нам хоть десять франков в месяц…

Ее прервал Гуже.

— Мама! Мама! — позвал он из своей комнаты.

Она вышла, почти тотчас вернулась назад и, опять усевшись у окна, переменила разговор. Видно, кузнец попросил ее не требовать денег с Жервезы. Но не прошло и пяти минут, как она не удержалась и снова заговорила о долге. Да, она давно это предвидела: кровельщик пропьет прачечную и доведет жену до беды. Если бы сын послушался ее, он ни за что не дал бы им взаймы этих пятисот франков. Теперь он был бы женат, и тоска не грызла бы его; кто знает, быть может, вся его жизнь вконец загублена? Она все больше раздражалась, говорила очень резко, явно обвиняя Жервезу в том, что они вместе с мужем одурачили ее простофилю сына. Да, есть женщины, которые лгут и притворяются годами, но дурное поведение не утаишь, рано или поздно оно выплывет наружу.