***

Подумал Воевода: жалко дочь, и так натерпелась. Но надо и воспитание давать. Нашел лозу, тоньше да легче выбирал, вошёл в горницу: ложись, мол, доченька разлюбезная на лавку, воспитывать тебя потребно.

Агафья даже не убоялась, легла:

— Секи, батюшка, только Прошенька люб мне и дурного ничего мне не делал. Сама я виновата, что парня так изводила! Это не он меня выкрал и в лес уволок. Я сама ему щеколду открыла, а он с горя в лес убежал. Там на сене лежал и горю предавался, а я винилась перед ним. И порты сама с него стянула и постирала, хоть и холодна уже вода в ручейке. Замуж за него пойду — век вину свою искупать буду.

— Возьмёт ли с такой-то славой? Солдатское дело простое: всыплем ему завтра хорошенько заодно с Лилькой-блудницей, да служить дальше будет, а срок придёт — какая ни-на-есть бабёнка найдется, пригреет парня.

— Батюшка! А Лильке что будет?

— Зря тебя грамоте учили, что ли, — подал отец бумагу с указом. —Читай.

— Батюшка! Это же смертельное наказание! Отмени!

— Да уж и сам сердцем отошёл, а указ-то прочитан прилюдно. По закону теперь я обязан выполнить! Сам не знаю, как быть: в позоре баба век свой прожила, в муках помирать будет. И детей, безвинных ещё, по тому же указу, пороть обязан. Сердце разрывается!

— Хорошо хоть ума хватило такой указ не издать, чтобы расстрелу всех троих перед строем подвергнуть! Убьёшь невиновную Лилию — не дочь я тебе! Из дома сбегу!

— Вот! Так мы, доченька, и поступим!

— Ты чего, папка, меня сразу из дома гнать решил? Знай: уйду.

— Глупенькая, обнял любимицу Воевода, я о другом хотел сказать: обязан я к приговорённому охрану надёжную приставить до исполнения приговора, или в острог посадить под караул. А я по старости забуду-ка? Народ сейчас по домам сидит, после погони отдыхает, никто носа зря не высунет: вдруг я караулом стоять заставлю. Умудрится Лилька куда сбежать — её счастье.

— Так не в тайгу же к зверям ей бежать?

— Бог даст, доченька, она к татарам или эвенам прибьётся.

— А с Прошенькой, возлюбленным моим, что делать собрался?

— Он, хоть и в малых годах, но при службе состоит. Должен быть наказан. По-хорошему всыпать ему надо пару десятков горячих на пару с Лилией! А потом в сей же день повенчать вас, дурачков.

— Спасибо, папенька! А без порки нельзя повенчать?

— Какой же я Воевода, если дочь мной командует? Пойду сегодня же Прошкину отцу поклонюсь, хоть и в полном он моём подчинении: пускай, не мешкая, сватов присылает.

— Дай я тебя, батюшка, расцелую!

— Ладно уж, проказница. Вот одеялко тёплое, накройся да отдохни после волнений. Может, покушать чего приказать принести? Или чайку?

— Лучше вздремну, батюшка.

Воевода заботливо накрыл дочь пуховым одеялом и направился к двери.

— Батюшка, — проговорила девушка, уже засыпая (после пережитого молодой организм требовал отдыха), — а пороть когда?

— Вот сейчас я тебя, негодница, и правда вздую, чтоб вся округа слышала! Спи, пока не получила у меня!

***

Поднялся поутру народ, вспомнили: надо воеводин приказ исполнять, блудницу наказывать. Горестно стало даже самым обиженным своими мужиками-изменниками бабам: такой жестокости никогда ещё Воевода не творил, поди, сам уже пожалел о своей горячности. Только приказ, публично зачитанный, отменить уже не в его власти. Собрали караул, барабанщика вперёд, чтобы всё по чину делалось, и двинулись толпою к лачуге блудницы.

Пришли, а ни Лилии, ни деток словно и не бывало! Людям облегчение: и совесть, и душа радуются — не запятнали себя зверской расправой. Не сгубили жизнь бабы-горемыки. Мало надежды, но может примет её какой-нибудь таёжный народ. В лесу зимой точно не выживут.

Не ведали люди, что женщина с детьми ушла в самый разгар их ярости: позже, когда разумом поостыли, не хватило бы уже возмущения для подключения к Силе.

С тех пор о Лилии ни в казарме, ни в городке на Белой Горе никому ничего неведомо…

Вместо экзекуции устроили свадьбу

***

Слава Духам, не помнят дети горьких дней, когда пьяную, измученную ненасытным мужичьём мать под руки отводили после её презренных трудов в холодную лачугу. Щедрот любителей покупных ласк не хватало на покупку дров, дети целыми днями бродили по ближним перелескам, собирая валежник и сухостой. Дров, добытых детским упорным трудом на холоде и ветре, хватало лишь слегка подогреть избушку, чтоб вода в кадке не замерзала. Дома ходили, как и на улице. Особенно мёрзли ноги: давно прогнившие нижние венцы лачуги совсем не держали тепла. Кормились с огорода вокруг дома, возделанного опять же детскими руками: мать либо работала для удовольствия мужского населения, либо лежала пьяной после своих трудов на лавке, прижимаясь к почти холодной печке. Но удалось Лилии воспользоваться Силой, которая дала ей чудо Перехода. Дорого она за него заплатила…

…Переход, дававший возможность легализации в любом времени и обществе, безжалостно разорвал её связь с детьми. Оказались Роза и Гильфан в Детском доме, находившемся в Татарской Слободе, там и школу закончили, оттуда и в самостоятельную жизнь вошли. По документам значились они круглыми сиротами, помнили только свои имена, под которыми их и записали. Присвоили наобум общее отчество брату и сестре близнецам. И стали дети зваться Роза Ивановна Чистозерская и Гильфан Иванович Чистозерский. Хотели сначала отчество дать татарское: явно были среди предков детей татары, но обнаружили, что языка татарского дети не знают, говорят только по-русски и на каком-то никому не понятном наречии. С фамилией было проще: нашли детей в сквере на Чистом Озере.