Пауль.

«…Другие высказывали мнение, что Ваша манера произносить заголовки стихотворений напоминает комика Хайнца Эрхардта. (Я с этим мнением не согласен.) Но главным образом всех возмутила пафосность того места, где речь идет об „осанне“ [95] . Уже после окончания вечера мне на глаза попался несправедливый критический выпад в форме карикатуры. На ней был изображен согнувшийся скованный раб, сопением выражающий протест против своих цепей. Под рисунком значилось (здесь-то и начинается подлость): осанна Сыну Давидову!»

Цюрих

<Цюрих> 10.XII.58

Пауль!

Размышляю над твоим вопросом и над этим письмом, не могу записать всего, о чем думаю, начну, пожалуй, с конца. Считаю, что на твой вопрос нет ответа — ни для тебя, ни такого, который кто-то мог бы дать за тебя в качестве возражения на эту публикацию: ей место в корзине для мусора. Нам ведь известно, что такие люди существуют, в Германии ли или где-то еще, и мы бы очень удивились, если бы все они вдруг разом исчезли. Скорее вопрос тут в том, готов ли ты, входя в зал, заполненный людьми, которых ты специально не отбирал, все-таки читать для тех, кто хочет тебя слушать и кому стыдно за тех, других. Практически лишь с этой позиции можно что-то сделать, принять какое-то решение.

Я не знаю, как изгнать зло из мира, не знаю также, нужно ли его просто терпеть. Но ты ведь существуешь, ты здесь, и ты оказываешь какое-то воздействие, а твои стихи действуют сами по себе и защищают тебя — вот в чем ответ и противовес такому миру.

23 декабря

Рождество совсем близко, мне нужно торопиться. Сегодня утром пришла посылочка от вас; я положу ее завтра утром под рождественскую елку, только потом открою. На прошлой неделе я вам тоже кое-что послала и очень надеюсь, что все дойдет в целости и вовремя. Сразу после Нового года я на несколько дней поеду к своим родителям, надо кое-что обсудить с ними. Мой брат собирается на практику в Израиль. Он принял решение самостоятельно, и меня это радует, по поводу и без повода.

Завтра буду думать о вас. Об Эрике, который сделает этот вечер всамделишным. Нам это удается с трудом.

С любовью.

Ингеборг.

P. S. Получила письмо от принцессы; она послала Нелли Закс 100 долларов, оплатила публикацию Гейма и высылает чеки другим авторам. Прошу тебя, напиши мне, получил ли ты от нее что-нибудь! Я в любом случае, не дожидаясь твоего письма, напишу ей несколько слов, чтобы все было в порядке: она сама просила меня напоминать ей обо всем, так что это будет выглядеть вполне естественно.

Цюрих, 8 февраля 1959 года

Пауль, письмо не сразу написалось, потому что мне пришлось пережить несколько трудных дней, весьма волнительных, а тут еще и грипп, ничего серьезного, но у меня ни на что нет сил, не могу работать, а ведь перед этим все так хорошо шло. И вот теперь опять: холостой ход, сомнения, подавленное состояние.

Непременно хочу увидеть тебя и прикидываю лишь, что удобнее, Базель или Страсбург, на этот раз, в первый раз после такой перемены в моей жизни. Не лучше ли нам повидаться в Цюрихе? Причина в том, что для Макса было бы легче, если бы ты с ним встретился; он уже давно просил меня, чтобы мы не исключали его из своего круга. Не знаю, получается ли у меня все объяснить — он знает, что ты значишь для меня, и никогда не будет возражать против наших встреч, в Базеле, Париже или где-то еще, но я не должна вести себя так, чтобы у него возникло ощущение, будто я с ним тебя избегаю или его — с тобой.

Скажи, как ты к этому относишься! Могу предположить, что тебе будет нелегко, возможно, даже тяжело поддерживать с ним контакт, но ведь познакомиться друг с другом все же можно. И нисколько не сомневайся, не бойся, что у нас с тобой в Цюрихе будет мало времени друг для друга.

Я пока не говорила Максу, что мы с тобой собираемся увидеться, потому что должна сначала услышать ответ от тебя.

Прошу тебя, Пауль, теперь о другом, поскольку мне надо кое-что сказать тебе по поводу телефонного разговора: ты ставишь меня в трудное положение только в том случае, когда начинаешь предполагать, что я могла что-то понять неправильно. Говори мне все, что хочешь сказать, и обдуманное, и необдуманное, для меня все годится — все правильно и все годится.

Твой Блок великолепен, ненарочито необуздан — вулканический взрыв немецкой речи, вызывающий изумление. Я счастлива им, он весь — целое и единое!

Скоро выйдут твои стихи, снова связанные с нашим с тобой временем [96] . (Не забудь позаботиться об обложке, тут порой случаются неприятные сюрпризы.)

Думаю о тебе сильно и много!

Ингеборг.

<Париж> 2 марта 1959 года

Дорогая Ингеборг,

прежде всего позволь поздравить тебя с премией [97] . Тут ведь приложили руку слепые, однако один из них, должно быть, оказался зрячим — а может, даже многие.

О себе я мало что могу сообщить. Ежедневно сталкиваюсь с подлостями, их мне подносят в изобилии, на каждом перекрестке. Последнего «друга», который премировал меня (и Жизель) своей лживостью, зовут Рене Шар [98] . Почему бы и нет? Я ведь переводил написанные им стихи (к сожалению!), поэтому дело не могло обойтись без его благодарности, которую я имел удовольствие испытывать на себе и раньше — правда, в меньших дозах.