— А то я не знаю, — проворчал Мессина, мрачный и нахмуренный.

Фальконе и глазом не моргнул в ответ. Коста не раз был свидетелем того, как Лео справлялся и с более сложными ситуациями, чем спор с молодым, не в меру честолюбивым комиссаром, всего несколько месяцев назад занявшим этот пост.

— Вот и хорошо. Тогда позвольте все объяснить. Было две причины, по которым против студентов Браманте не выдвинули обвинений. Первая — не нашлось улик. Сами они не представили ничего. Судмедэксперты тоже ничего не дали. Трупа у нас также не было. И никаких зацепок, ни единого намека на то, куда мог деться мальчик или что с ним случилось. Одни подозрения, основанные в основном на нежелании студентов предпринять хоть что-то, чтобы помочь самим себе. У нас не имелось ничего, на чем можно было бы выстроить обвинение…

Бруно Мессина, человек весьма плотного телосложения, с густой черной шевелюрой и странным подвижным лицом, на котором часто и быстро менялось выражение — от вежливого до злобно-угрожающего, — проворчал:

— Я наверняка выбил бы из них показания.

— Ваш отец тоже так считал. Но просчитался. Тогда он запер главаря этой шайки наедине с Джорджио Браманте на целый час в маленькой тихой камере в самом конце коридора в подвале дома, который мы все отлично знаем. И это подводит меня ко второй причине, почему никому не было предъявлено обвинений в связи с исчезновением Алессио. Не хочется напоминать вам об этом, но за час Браманте избил несчастного парня до потери сознания. Лудо Торкья умер в машине «скорой помощи» по пути в больницу, и я был там вместе с ним. После чего мы по уши увязли в делах о нарушении прав человека, и адвокаты сделали все, чтобы остальные подозреваемые, если они еще не узнали об этом, смогли убраться подобру-поздорову, никому не проболтавшись. И все потому, что мы допустили убийство одного из подозреваемых, по сути дела, у нас на глазах.

И Фальконе бросил на Мессину такой взгляд, какой он обычно приберегал исключительно для нахальных и мало что соображающих новичков-полицейских.

— И дело закрыли, — без всякого выражения подвел итог инспектор.

Вмешался мрачный Перони:

— Я вот что хотел бы добавить… Припоминаю, что тогда было в газетах. Никто ведь не расставил все по местам, все точки над i. У вас нет детей. А у меня есть. И если бы кто-то из них пропал, а я считал, что он, может быть, еще жив, что остается хоть какая-то надежда его найти, я всю душу вытряс бы из этих студентов.

Фальконе пожал плечами:

— И что это должно означать?

Перони сжался, пораженный равнодушным тоном Лео. Коста же заметил, что Бруно Мессина даже дернулся при виде явственно заметного гнева своего коллеги, и тут же напомнил себе, что все, кто появился в квестуре относительно недавно, находят внешний вид Перони устрашающим. И немудрено: широкое лицо, все в шрамах, мощный торс, прямо как у профессионального борца.

— А то, что любой отец отреагировал бы точно так же! — бросил Перони.

— Мне очень не хочется вновь об этом напоминать, но, кажется, это неизбежно. Я тогда был там. Вошел в камеру, потому что мне осточертело снова и снова слышать вопли и стоны. И именно я, — тут Фальконе упер взгляд в Мессину, — добился того, чтобы дело ушло к более высокому начальству, чем ваш отец. Это было нетрудно, поскольку он, как я помню, решил поприсутствовать на каком-то административном совещании как раз после того, как оставил Браманте наедине с этим парнем.

— Но он же был комиссаром, — возразил Мессина. — И оказался в отчаянном положении.

— А я был всего лишь младшим офицером в команде, кому предстояло потом все убирать и подчищать. А там было что убирать. Посмотрите фото. Они хранятся в архиве. Вся камера была в крови. Никогда в жизни такого не видел, ни до того, ни после. Этот малый едва дышал, когда я вошел. А через час его не стало.

— Он же думал, что мальчик жив, Лео! — повторил Джанни.

— Дело не только в этом, — бросил Мессина. — Он полагал, что смог бы выбить правду из этого ублюдка, но тут ворвался ты и остановил его. Может, он был прав, и тогда мы имели бы шанс найти мальчика. Кто знает?

— Никто не знает! — заявил Фальконе с таким жаром, какого Коста уже давненько не наблюдал. — Ни вы, ни я. В подобных ситуациях мы имеем дело с полной уверенностью, а не с догадками. Лудо Торкью зверски избили в камере, в нашей собственной квестуре, после чего тот умер. И как нам было закрыть на это глаза? Закон есть закон. И не нам выбирать, на кого он распространяется и при каких обстоятельствах.

Неожиданно Тереза Лупо подняла мощную руку в знак несогласия. Ее бледное расплывшееся лицо, насколько Ник мог судить, выражало живую заинтересованность. Она всегда была в курсе расследуемых дел, особенно таких трудных.

— Но если Браманте считал, что…

— Никому из нас не дано знать, что он там считал! — решительно отрезал Фальконе. — Самолично присутствовал на его допросе после этого. Это я сообщил ему, что Лудо Торкья умер. Просто сообщил то, что сказал мне врач «скорой помощи» — у этого парня сломано несколько ребер. Самое жестокое избиение, какое я только видел в своей жизни; его били не спеша, обдуманно, намеренно. И что же Джорджио Браманте? А он вел себя так, словно это просто обычное событие, какие случаются каждый день. Не имею понятия, что он тогда думал или считал. После всего этого убийца едва пару слов вымолвил. Ни с кем не разговаривал: ни с нами, ни с женой, ни с прессой — ни с кем. Да-да, я знаю, что вы хотите сказать. Он был в горе, в состоянии аффекта. Возможно. Но мы все равно так и не поняли, что там произошло. И это неоспоримый факт.