Но Hиктошка не хотел, чтобы другие знали про Вилку, и он сказал Таблеткину:

— Нет, Таблеткин. Я пока до этого еще не дошел, чтобы самому себя балдой обзывать.

— Ну, тогда смотри, — сказал доктор. — Если вдруг заметишь, что сам с собой разговариваешь — обращайся прямо ко мне. Я тебя вылечу. У меня, знаешь ли, такое замечательное лекарство есть. Я тебе несколько уколов пропишу — поколю недельку, ну, может, две — не больше. И всё как рукой снимет.

От Таблеткиного предложения Hиктошку передернуло. Но он постарался быть вежливым и сказал:

— Конечно, Таблеткин. Если только начну разговаривать сам с собой — сразу к тебе.

— Молодец! И если увидишь, что кто-нибудь другой сам с собой разговаривает — ты мне скажи. Может, коротышке помощь требуется, а он этого и сам не знает.

— А что, разве Знайка не знает, что сам с собой разговаривает?

— Раньше не знал. Пришлось мне его на магнитофон записать, чтобы он поверил. Я ему время от времени уколы назначаю. Тогда у него это реже проявляется.

— Что?

— Ну... разговоры с самим собой.

— А...

«Странно получается, — думал иногда Hиктошка. — Видно ведь, что другим со мной интересно поговорить. Почему же со мной никто не дружит?»

Но с ним никто не дружил. Разумеется, кроме Вилки. Но Вилка же был не совсем настоящий коротышка. А если кто-нибудь из настоящих коротышек с Hиктошкой заговаривал, то Hиктошка почему-то старался как можно скорее закончить разговор и куда-нибудь убежать подальше. Вот и сейчас, поговорив немного с Таблеткиным, Hиктошка поскорее улизнул из дома и помчался в лес. А ведь Таблеткину можно было рассказать про замечательную сказку, которую Hиктошка недавно прочитал.

Это как раз была сказка про одного врача, который до этого был художником. Или, вернее, про одного художника, который потом стал врачом. А врачом он стал потому, что, оказывается, у него была волшебная рука. Если кто болел — он мог нарисовать, как больной выздоровел — и тот выздоравливал. У художника было такое сильное воображение, что оно побеждало любую болезнь. Допустим, коротышка заболел гриппом, а художник сразу же представлял себе, что этот коротышка здоровый. На лыжах катается и мороженое ест. И рисовал такую картину. И как только картина была готова, коротышка сразу же выздоравливал! Или если коротышка ломал ногу — стоило художнику нарисовать его с целой ногой, как перелом тут же заживал. В этой сказке даже ученый был, который открыл, почему от картин художника все выздоравливали. Но этот ученый разговаривал такими словами, которые Hиктошке были непонятны. Какие-то длинные слова, начинающиеся на психофизи... а может, на психовизи... — и что-то еще там такое, о чем Hиктошка понятия не имел. Интересно было бы Таблеткина об этом спросить — он наверняка знает.

Но общаться с другими коротышками было Hиктошке тяжело. Он просто всегда ужасно стеснялся! Чувствовал себя таким неловким! После того, как поговорит с кем-нибудь, он все думал: «А вдруг я ему что-нибудь не то сказал? А прилично, вообще, такое говорить? А вдруг он обиделся? А вдруг я его чем-то задел?»

Например, если разговариваешь с поваром Кастрюлей — все время нужно думать, как бы не сказать что-нибудь не то про толстых. Или про тех, кто много ест. А если говоришь с Пустомелей — как бы не упомянуть тех, кто ничего не читал и пишет только печатными буквами. А у художника Тюби такой кривой нос, что Hиктошка всегда боялся — вдруг Тюбя как-нибудь поймет, что Hиктошке его нос не нравится. А Hиктошке на самом деле не ненравился его нос, а ему очень было Тюбю из-за этого носа жалко. «Тяжело ему, наверно, такой нос на лице носить», — думал Hиктошка. И он боялся — как бы Тюбя не понял, что Hиктошка об этом думает. Он даже старался не думать, если рядом оказывался Тюбя. Но, как назло: мысль о Тюбином носе начинала вертеться в голове — стоило Hиктошке подумать, что эта мысль нехорошая.

Часто, даже после совсем коротенького разговора с каким-нибудь коротышкой, Hиктошка несколько дней не мог этот разговор забыть и всё думал, думал...

— А вдруг я ему что-нибудь не то сказал? — спрашивал он Вилку.

А Вилка ему отвечал:

— Да что же «не то»? Ты ведь только спросил его, где он взял свою книжку, а он сказал, что в библиотеке, и что она была там последняя.

— Да, но он сразу же предложил мне ее дать почитать...

— Ну и что же?

— А я взял — да и согласился.

— А почему бы не согласиться, если предлагают?

— Так может, он просто из вежливости предложил? Может, он ее сам еще не прочитал? А я ее у него уже взял. Неудобно как-то.

— Ну, если он такой дурак, что предлагает не по-настоящему, а только из вежливости, то сам виноват. Можешь считать, что ты тоже взял только из вежливости. Раз он из вежливости предложил.

— Ты так думаешь? — обрадовался Hиктошка.

Шедшие ему навстречу по улице малышки остановились и как-то странно посмотрели на него. Hиктошка-то разговаривал с Вилкой мысленно, а тут вдруг сказал вслух:

— Ты так думаешь?

И снова перешел на телепатию.

— Значит, если я взял только из вежливости, ничего в этом плохого нет. Я ведь не специально у него отнял эту книжку, которую он еще не прочитал. Просто из вежливости согласился на его предложение.

— Вот именно, — сказал Вилка. — Тем более, может, он ее все-таки уже прочел и предложил вовсе не из вежливости, а совершенно искренне.

— Да, может быть, — отвечал Hиктошка. — А может быть, и нет.

 Глава третья. О ТОМ, КАК ПРАВИЛЬНО НЕ ЗАГРЯЗНЯТЬ ПРИРОДУ.